Баллада о знамени
"Знамя есть священная херугва, которая... которой..."
А. Куприн, "Поединок"
Боевых офицеров, которые дожили до конца войны - и не были потом уволены в запас - распихали по дальним дырам; подальше от декабристского духа. А то - навидались Европы, мало ли что. И они тихо там дослуживали до пенсии, поминая военные годы.
И торчал в глуши огромного Ленинградского Военного Округа обычный линейный мотострелковый полк. Это назывался он уже в духе времени - мотострелковый, а на самом деле был просто пехотный.
И командовал им полковник, фронтовик и орденоносец, служба которого завершалась в этом тупике. В войну-то звания шли хорошо - кто жив оставался, а в мирное время куда тех полковников девать? дослуживай... Не все умеют к теплому местечку в штабе или тем более на военной кафедре вуза пристроиться. А этот полковник мужик был простой и бесхитростный: служака.
Жизнь в полку скучная, однообразная: гарнизонное бытье. Слава и подвиги - позади. Новобранцы, учения, отчеты, пьянки и сплетни. Рядом - - деревенька, кругом - леса и болота, ни тебе погулять, ни душу отвести.
А уж в деревне житье и вовсе ничтожное. Бедное и серое.
И только дважды в год сияло событие - устраивался парад. Это был праздник. В парад полковник вкладывал всю душу, вынимая ее из подчиненных. За две недели начинали маршировать. За неделю сколачивали на деревенской площади перед сельсоветом трибуну и обивали кумачом. Изготовляли транспаранты, прилепляли на стены плакаты. Сержанты гоняли солдат, офицеры надраивали парадную форму и нацепляли награды, технику красили свежей краской, наводя обода и ступицы белым для нарядности - все приводили в большой ажур.
И в радостные утра 7 Ноября и 1 Мая вся деревня загодя толпилась за оцеплением вокруг площади. Деревенское начальство и старшие офицеры - на трибуне. Комендантский взвод, в белых перчатках, с симоновскими карабинами, вытягивал линейных. Полковой оркестр слепил медью и рубил марши. И весь полк в парадных порядках, р-равнение направо, отбивал шаг перед трибуной. Все девять рот всех трех батальонов. Открывала парад, по традиции, разведрота, а завершал его артдивизион и танковая рота. В конце шли даже, держа строй, санитарные машины санчасти и ротные полевые кухни - все как есть хозяйство в полном составе.
Народ гордился, пацаны орали, офицеры держали под козырек, а во главе, в центре трибуны, стоял полковник, подав вперед грудь в боевых орденах, и отечески упивался безукоризненной готовностью своего полка. Все свое армейское честолюбие, всю кровную приверженность старого профессионала своему делу являл он в этих парадах.
А впереди всей бесконечной стройной колонны - знаменосец! - плыл двухметрового роста усатый и бравый старшина, полный кавалер орденов Славы. Это уже была просто местная знаменитость, любимец публики. Пацаны гордились им, как чем-то собственным, и спорили, что, поскольку он полный кавалер Славы, то он главнее офицеров, и старше только полковник.
А после парада был гвоздь программы - пиво! Надо знать жизнь глухой деревушки того времени, чтобы оценить, что такое было там - пиво; да еще для солдата. Дважды в год полковник усылал машину в Ленинград и всеми правдами и неправдами изыскивал средства и возможности купить три бочки пива. Каждому по кружке. Эти бочки закатывались в ларек, пустовавший все остальное время года, и вышедший с парадной дистанции личный состав в четко отработанной последовательности (это тоже входило в ночные и дневные репетиции!) выпивал свою кружку. А население кормили из дымивших, только что прошедших парадом полевых кухонь. Колхозников, естественно, было куда меньше, чем солдат в полку, и в этот-то уж праздничный день они наедались от пуза. И, таким образом, убеждались в смысле плаката на избе-читальне: "Народ и армия едины!"
Хороший был полковник. Слуга царю, отец солдатам.
И вот, значит, проходит такой первомайский парад. Оркестр ликует и гремит. Линейные замерли - штыки в небо, флажки на них плещутся. И с широкой алой лентой через плечо шагает старшина, колотя пыль из деревенского плаца, и в руках у него Знамя полка - 327-го гвардейского ордена Богдана Хмельницкого Славгородского мотострелкового - бахрома золотом, георгиевская лента по ветру бьет, орденок в углу эмалью блещет, и буквы дугой через красное поле. А по бокам его, на полшага сзади - ассистенты при знамени, статные юные лейтенанты, серебро шашек в положении на-краул искрами вспыхивает.
И за ними - со своей песней, с лихим присвистом - разведрота марширует.
Музыка сердца! Сильна непобедимая армия, жив фронтовой дух!
И, миновав дистанцию церемониального марша и свернув за угол единственной деревенской улицы, старшина-знаменосец подходит к ларьку. Кружки уже налиты, кухонный наряд в белых куртках и колпаках готов к раздаче - да чтоб без проволочек! полторы тыщи рыл участвуют в параде, и каждому по кружке надо в отмеренные минуты!
И старшина, как знаменосец и заслуженный фронтовик, по традиции получает первым, и не одну кружку, а две. Первую он выпивает залпом, под вторую закуривает дорогую, командирскую, по случаю торжества, папиросу "Казбек" и уже через затяжку вытягивает пивко по глоточку и со смаком. Парад окончен.
Теперь - в гарнизон, столы уже накрыты, столовая украшена: праздничный обед. К этому обеду полковник приказывал резать кабана из подсобного хозяйства, баранов, закупить в деревне соленых огурцов, и давал ротным негласное указание организовать наркомовские сто граммов всему личному составу - без рекламы, так сказать. Во славу оружия и память Победы.
Хороший был полковник. Больше таких уже нет. Полк за ним - в огонь и в воду. И у командования на прекрасном счету, в пример всем ставили. Но - не продвигали... Не то он когда-то где-то сказал не то, или по возрасту попал в неперспективные, или замполит про сто граммов стучал в политотдел дивизии... В общем, вся его жизнь была - родной полк, и как апофеоз службы - эти парады.
Значит, старшина выбрасывает окурок, ставит с сожалением пустую кружку, и протягивает руку за знаменем, которое, свернув, прислонил к ларьку сбоку...
Не стоит там что-то знамя. Это он перепутал - он его с другого бока прислонил.
Смотрит он с другого бока: нету. Нету там знамени.
Странно. Ставил же. Сзади, значит, поставил...
Но только сзади ларька знамени тоже нету.
Старшина спрашивает лейтенантов-ассистентов:
- Ребята, у кого знамя?
Они на него смотрят непонимающе:
- Как у кого? Ты ж его из рук не выпускал.
- Да вот, - говорит, - поставил здесь...
Они вместе смотрят ларек со всех сторон - нет, у ларька знамя не стоит.
Начинают вертеть головами по сторонам. Взять никто не мог. Кругом в пулеметном темпе полк пиво пьет повзводно и поротно, и вольным шагом марширует в расположение.
- А кто сегодня дежурный по посту N_1? Во балда! Не иначе разводящий распорядился сдуру знамя сразу после парада доставить на место - и отрядил караульных прямо к концу церемониального марша. Так спрашивать же надо! салаги...
Старшина с ассистентами, спрятавшими шашки в ножны, идет в штаб полка, к знаменной витрине, где на посту N_1 стоит с автоматом "на грудь" часовой.
Пуста витрина.
- Знамя где? - спрашивает старшина у часового.
Тот от удивления начинает говорить, что ему на этом почетном посту категорически запрещено:
- Как это? Так вы же знаменосец...
- Тебе его что - не приносили?
- Кто?
- Ну... внешний караул...
- Никак нет. А что - должны были?
Идут к начальнику караула:
- Знамя ты брал?
Тот смеется - оценил шутку.
- Ага, - говорит. - Пусть, думаю, повисит немного над КПП, чтоб сразу было всем видно, что они входят не куда-нибудь, а в гвардейский орденоносный полк.
- Ну же ты мудак!! Где оно?!
- Да вы чего?.. Я ж так, ребята... шучу... а что?
- Шутишь?! ничего. Молчи... понял?!
У старшины делается все более бледноватый вид, и пышные усы постепенно обвисают книзу. Лейтенанты-ассистенты - те откровенно мандражируют. И они начинают перерывать полк: какой идиот взял знамя и где его теперь держит.
Возвращаются к ларьку. Там уже свернуто все пивное хозяйство.
- Не, - говорит ларечник, - вы что. Ничо не видел. Да ты ж его из рук не выпускал.
- Не выпускал, - мрачно басит сержант, сделавшийся ниже ростом.
Может, в кабинет командира полка занесли? Или к начштаба?
Идут обратно в штаб. Нет - пусто. Во все окна заглянули. Только часовой у пустой витрины смотрит выжидательно, болван.
Они проходят по всем ротам. Идут в автопарк: может, знамя у ларька упало, соскользнуло по стенке, и кто-то в толчее его поднял и положил, например, на броню, и так на танке оно в парк уехало.
Нет; нету.
Дежурный по парку сильно удивляется вопросу и, конечно, тоже ничего не видел.
Тем временем полк окончил праздничный обед. Половина солдат валит в увольнение: сбрасываться на самогон, драться в очередь вокруг четырех деревенских девок и склонять к любви средний школьный возраст. Офицеры компаниями шествуют по домам - за столы с выпивкой и закуской. Тихо в расположении. И нет нигде знамени.
Человек, не служивший в Советской Армии первого послевоенного десятилетия, а тем паче вообще штатский, ужаса и масштаба происшедшей трагедии оценить не может. В лучшем случае он слыхал, что высший знак солдатской доблести - это трахнуть бабу под знаменем части. Сейчас, когда лейтенант в автобусе не уступает место полковнику, когда и солдат не солдат, и офицер не офицер, и присяга не присяга, и армия развалилась на части, и не то что знамена - крейсера крадут и танковые колонны продают контрабандой за границу, - сейчас старая сталинского закала армия может восприниматься только как седая легенда. Потому что колхозный парень в армию шел как за счастьем: сытная еда! теплая красивая одежда! простыни, одеяло, койка! а через три года - паспорт в руки - и свободен, езжай куда хочешь! А посреди службы - десятидневный отпуск домой! Это ж был солдат. Не то, что иное, когда призванный в воздушный десант не может раз подтянуться на турнике. А офицер был - белая каста! Диагоналевая форма, паек, оплаченная дорога в отпуск, две тысячи зарплаты у взводного - офицер был богатый и уважаемый человек, и ездил исключительно в купейном, а от майора - полагалось в мягком вагоне.
И отсутствие Знамени части - это кощунственнее, чем попасть в плен. Это граничит с изменой Родине. Это трибунал и вечный несмываемый позор. Это... это невообразимо, невозможно! За знамя можно умереть, спасти его ценой своей жизни, вынести простреленным на собственном теле, встать на колено и поцеловать; в самом крайнем случае его можно склонить над телом павшего героя. Но лишиться его принципиально невозможно ни в коем случае. Провались белый свет! - но знамя должно быть сохранено.
И вот кругом весеннее солнце и пролетарский веселый праздник, а знамени нет. Законы чести рекомендуют выход единственный - застрелиться. Потому что второй выход, по законам чести, - это сначала с тебя перед строем сорвут погоны, а уже после этого ты можешь, опять же, застрелиться.
Но старшина - все-таки не офицер, и вообще он чудом уцелел, пройдя насквозь такую войну, и стреляться он не хочет. Тем более что у него семья и дети. И вообще знамя еще не пропало, оно явно ведь где-то здесь есть, должно найтись.
Лейтенанты-ассистенты, которые по статуту церемонии призваны охранять со своими шашками вышеуказанное знамя, стреляться также не хотят. Они его в руках не держали, у них его не отбирали, чего ж им стреляться. Им еще жить да жить...
Они втроем еще раз и еще перерывают полк со всем его хозяйством вдоль и поперек - и нигде знамени нет. Его нет в Ленинской комнате, нет у полкового художника, нет в оркестре среди их тромбонов и геликонов, и нет даже на свинарнике в подсобном хозяйстве. На кухне нет, на стрельбище нет, и в санчасти тоже его нет.
А все уже обращают внимание, что они рыщут где ни попадя троицей, и вид у них прибабахнутый. И на вопросы они не отвечают. А что тут ответишь? Что святыня части как-то ненароком потерялась?
Вечером один лейтенант говорит:
- Ну что... Надо докладывать.
Старшина - с мертвой безжизненностью:
- Кому?..
- Кому... По команде... дежурному по полку.
Старшина садится на завалинку, закрывает глаза и говорит:
- Докладывать будет старший по званию.
Лейтенанты хором говорят:
- Вот уж хрен тебе. Я дежурному докладывать не буду. Знамя поручено знаменосцу, вот ты и докладывай.
Старшина говорит:
- Я дежурному докладывать не буду. По уставу докладывает старший.
- По уставу тебя расстрелять перед строем за утерю знамени!
- Верно, - соглашается старшина. - Я буду стоять перед тем строем посередине, а вы по бокам.
В конце концов они втроем идут в дежурку, и там лейтенанты все-таки выпихивают старшину вперед:
- Ты фронтовик, кавалер Славы, не офицер, тебе простят... а нам - все: конец, суд офицерской чести - и в любом случае пинка под зад из армии, даже если оно найдется.
И старшина докладывает:
- Товарищ гвардии капитан... так и так... в общем... плохо все...
- Что такое? - весело спрашивает усатый гвардии капитан, принявший стакан по случаю праздника. - А по-моему - неплохо!
- ЧП...
- Ну, какое еще такое ЧП? Чего это у тебя, старшина, рожа такая невеселая, будто ты Знамя полка потерял?
Старшина белеет от такой проницательности, и бормочет через силу:
- Так точно...
- Что - так точно?
- Ну... что вы сказали...
- Что я сказал? - удивляется капитан.
- Это... нету...
- Чего нету-то?
- Исчезло...
- Что исчезло?! Да доложи толком!
- Знамя...
- Какое знамя? - глупо переспрашивает дежурный.
- Какое у нас... полка.
- Чего-о?!
У капитана усы дыбом, глаза квадратные, фуражка на затылок скачет.
- Тьфу! - говорит. - Вы сколько выпили, чтобы так шутить? Ну - они-то молодые, но ты - фронтовик, служака: разве этим шутят?
- Да я, - говорит старшина, - понимаю. Я не шучу.
- Что значит?!
Дежурному делается худо, и он отказывается осознавать происшедшее. Он долго и мучительно привыкает, что это и вправду произошло, потому что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. И вот ему - - как? за что? средь бела дня! - на его дежурстве!! такое ЧП. Это просто наихудшее, что вообще может быть. А с кого первая башка долой - с дежурного. Он отвечает за порядок в полку. О Господи!
Чего делать-то? А чего делать... надо докладывать командиру полка. Вот радость ему на праздничек. Кондратий бы не хватил.
Дежурный принимает решение: объявляет.
- В общем так. Я докладывать командиру не буду. Не могу я такое докладывать! Сейчас семнадцать сорок. Смена дежурства в двадцать один ноль-ноль. Чтобы до этого времени знамя нашли. Бери всех свободных от караула - и ищите где хотите! суки!!! гады!!!
Срочно создается поисковая комиссия во главе с помдежем-старлеем и лихорадочно переворачивает полк. Ищут суки-гады - никакого результата.
В двадцать один ноль-ноль капитан сдает дежурство другому комроты и докладывает - рубит голосом самоубийцы:
- За время моего дежурства в полку случилось чрезвычайное происшествие... исчезло Знамя части. Дежурство сдал!
- Дежурство принял! - отвечает новый дежурный. - Ха-ха-ха! И давно исчезло-то? Что, в деревню за самогоном пошло?
На лице прежнего дежурного вспыхивает неизъяснимое злорадство: принял! принял дежурство! не может он принять дежурство, если Знамя пропало! не должен! он тревогу трубить должен, поднимать всех! А он принял! это - полгоры с плеч свалилось!..
Он снимает с рукава повязку, передает ее заступившему дежурному; тот садится на его стул за стол в дежурке, и бывший дежурный говорит:
- Да вот эти... фашисты!.. потеряли Знамя после парада.
А новый дежурный, тепленький после праздничного обеда с водочкой, благодушно откликается:
- Ха-ха-ха!
- Докладывай! - приказывает бывший дежурный старшине. И тот повторяет свой душераздирающий доклад.
Новый дежурный синеет, трезвеет, хренеет:
- В-в-вы чо... охренели?.. славяне!.. братцы... товарищи офицеры! Я, - говорит, - дежурство не принимаю!
- Ты его уже принял. Так что давай - действуй. ЧП у тебя!
- У меня ЧП?! У тебя ЧП!!!
Короче: я, говорит, командиру докладывать не буду. Искать!!! Всем!!! Везде!!! В восемь утра построение - вот вам время до восьми.
И всю ночь уже человек двадцать шатаются с фонарями по гарнизону, как спятившие кладоискатели, и роют где ни попадя: даже матрасы в казармах ворошат, и в ЗИПах смотрят... фиг: нету.
Утром является кинуть орлиный взор на свое образцовое хозяйство праздничный командир; и перекошенный капитан рапортует:
- Товарищ гвардии полковник! За время моего дежурства в полку чрезвычайных происшествий не случилось!
- Вольно.
- Но за время дежурства капитана Куманина случилось.
- Что - случилось?!
- Чрезвычайное происшествие! Пропало Знамя части...
Полковник с сомнением озирается на белый свет, проковыривает мизинцем ухо и принюхивается:
- А? Ты сколько выпил, гвардии капитан?
Так точно. В смысле никак нет. Вот. Пропало полковое знамя.
Когда вытаскивают большую рыбу, ее глушат колотушкой по голове. Значит, командир покачивается, глаза у него делаются отсутствующие, а на бровях повисает холодный пот. Ему снится страшный сон.
- Как... - шепчет он.
Вперед выпихивают несчастного старшину, который на ногах уже сутки, и старшина в десятый раз излагает, как он прислонил Знамя, как пил пиво, как бросил окурок, и как Знамени на месте не оказалось.
Под командира подставляют стул, подносят воды, водки, закурить, и обмахивают его фуражками. И доводят до сведения о принятых мерах. Все возможное предприняли, не щадя себя...
И зловещая тень Особого отдела уже ложится на золотые погоны товарищей офицеров.
- Так, - говорит командир. - Так. Я в дивизию докладывать не буду. Что я доложу?! Я с этим знаменем до Одера!!! под пулями!!! Вы - что?! Старшина... ах, старшина... как же, ты что...
- Искать!!! - приказывает. - Всему личному составу - искать!!! Обед отменяется!!! Увольнения отменяются!!! Всех офицеров - в полк!!! не найдете - своей рукой расстреляю! на плацу!
И весь полк снует, как ошпаренный муравейник - свое знамя ищет. Траву граблями прочесывает. Землю просеивает! Танкисты моторные отделения открывают, артиллеристы в стволы заглядывают!
Нету знамени.
А это значит - нету больше полка.
Потому что не существует воинской части, если нет у нее знамени. Нет больше такого номера, нет больше такой армейской единицы. Вроде полк есть - а на самом деле его уже нет. Фантом.
Три дня командир сидит дома и пьет. И после каждой стопки, днем и ночью, звонит дежурному: как? Нету...
Докладывает в дивизию: так и так... Пропало знамя.
Там не верят. Смеются. Потом приходят в ярость. Комдив говорит:
- Я в армию докладывать не буду. Вот тебе двадцать четыре часа! - иначе под трибунал.
Ищут. Командир пьет. Дежурные тоже пьют, но ищут. И лейтенанты-ассистенты пьют - прощаются с офицерскими погонами и армейской карьерой. Только старшина не пьет - он сверхсрочник, у него зарплата маленькая: ему уже не на что...
Комдив докладывает в армию, и диалог повторяется. Еще сутки пьют и ищут. И даже постепенно привыкают к этому состоянию. Это как если разбомбили тебя в пух и прах: сначала - кошмар, а потом - хоть и вправду ведь кошмар, но жить-то как-то надо... служба продолжается!..
Армия докладывает в округ. И все это уже начинает приобретать характер некоей военно-спортивной игры "пропало знамя". Все уже тихо ненавидят это неуловимое знамя и жаждут какого-то определения своей дальнейшей судьбы! И часовой исправно меняется на посту N_1, как памятник идиотизму.
Ну что: надо извещать Министерство Обороны. И тогда - инспекция, комиссия, дознание: полк подлежит расформированию...
И вся эта история по времени как раз подпадает под хрущевское сокращение миллион двести. И под этот грандиозный хапарай расформирование происходит даже без особого треска. Тут Жукова недавно сняли и в отставку поперли, крейсера и бомбардировщики порезали, - хрен ли какой-то полк.
Лишний шум в армии всегда был никому не нужен. Командира, учитывая прошлые заслуги, тихо уволили на пенсию. И всех офицеров постарше уволили. Молодых раскидали по другим частям. С капитанов-дежурных сняли по одной звездочке и отправили командовать взводами. С лейтенантов-ассистентов тоже сняли по звездочке и запихали в самые дыры, но ведь - "дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут..." Технику увели, строения передали колхозу. А старшину-знаменосца тоже уволили, никак более не репрессируя. Фронтовик, немолод, кавалер орденов Солдатской Славы всех трех степеней... жалко старшину, да и не до него... пусть живет!
И старшина стал жить... Ехать ему было некуда. Все его малое имущество и жена с детишками были при нем, а больше у него ничего нигде на свете не было. И он остался в деревне.
Его с радостью приняли в колхоз: мужиков не хватает, а тут здоровый, всем известный и уважаемый, военный, хозяйственны; выделили сразу старшине жилье, поставили сразу бригадиром, завел он огород, кабанчика, кур, - наладился к гражданской жизни...
Через год, на день Победы, 9 Мая, пришли к нему пионеры. Приглашают на праздник в школу, как фронтовика, орденоносца, заслуженного человека.
У старшины, конечно, поднимается праздничное все-таки настроение. Жена достает из сундука его парадную форму, утюжит, подшивает свежий подворотничок, он надевает ордена и медали, выпивает стакан, разглаживает усы, и его с помпой ведут в школу.
Там председатель совета пионерской дружины отдает ему торжественный рапорт. На шею ему повязывают пионерский галстук - принимают в почетные пионеры. И он рассказывает ребятишкам, как воевал, как был ранен, и как трудно и героически было на войне, и как его боевые друзья клали свои молодые жизни за счастье вот этих самых детей.
Ему долго хлопают, и потом ведут по школе на экскурсию. Показывают классы, учительскую, живой уголок с вороной и ежиком. А в заключение ведут в комнату школьного музея боевой славы, чтобы он расписался в Книге почетных посетителей.
И растроганный этим приемом и доверчивыми влюбленными взглядами и щебетом ребятишек, старшина входит в этот школьный их музей боевой славы, и там, среди витрин с ржавыми винтовочными стволами и стендов с фотографиями из газет, меж пионерских горнов и барабанов, он видит знамя их полка.
Оно стоит на специальной подставке, выкрашенной красной краской, развернуто и прикреплено гвоздиками к стене, чтобы хорошо было видно.
И над ним большими, узорно вырезанными из цветной бумаги буквами, по плавной дуге, идет вразумительная поясняющая надпись:
ЗНАМЯ 327-го ГВАРДЕЙСКОГО СЛАВГОРОДСКОГО
ОРДЕНА БОГДАНА ХМЕЛЬНИЦКОГО МОТОСТРЕЛКОВОГО ПОЛКА
подарено пионерской дружине N 27
имени Павлика Морозова командованием части
...Это его пионеры сперли. Для музея. Сказали учителям, что подарили. Учителя очень радовались.
...История умалчивает, что сказал старшина пионерам, когда пришел в себя, и что он с ними сделал. Также неизвестно, как он добрался до дома. Но по дороге он из конца в конец улицы погонял деревенских мужиков, намотав ремень с бляхой на кулак и сотрясая округу жутчайшим старшинским матом. Силен гулять, с восторженным уважением решили мужики.
Через час кабанчик был продан, а жена, в ужасе глотая слезы, побежала за самогоном. Курей старшина извел на закуску. И сказал жене, что ноги его в этой деревне не будет. Он вообще ненавидит деревню, ненавидит сельское хозяйство, а уж эту-то просто искоренит дотла. И завтра утром едет искать работу в Ленинграде. Иначе он за себя не отвечает. Пионерскую дружину он передушит, школу сожжет, а учителей повесит на деревьях вдоль школьной аллеи.
Вот так в Ленинградском Нахимовском училище появился двухметровый, усатый и бравый старшина, который еще двадцать лет на парадах в Москве ходил со знаменем училища перед строем нахимовцев, с широкой алой лентой через плечо, меж двух ассистентов с обнаженными шашками, и по телевизору его знала в лицо вся страна.
Михаил Веллер |
О лихорадке
Еврейское 
Роналду -
Изобретено
Почему
Россиянок 
В Аргентине 
74-летняя
Ученые
Как умерла