Он был последним, десятым, ребенком в многочисленной еврейской семье, рано осиротел. С десяти лет стал зарабатывать на жизнь, не гнушался никакой работой. Жили впроголодь. Когда удавалось достать немного лёку, так называли селедочный рассол, был праздник в доме. В лёк макали сваренную в "мундирах" картошку, почитая это блюдо за деликатес.
Вскоре после революции представители новой власти стали отбирать у жителей местечка личные сбережения, без них, поясняли, нельзя будет построить социализм. Называлась эта кампания "изъятием ценностей".
В семье отца тоже были небольшие сбережения - два десятка золотых монет царской чеканки, которые хранились про черный день, как было принято в те времена. Завернутые в тряпицу, они были засунуты в щель между одной из балок и досками потолка. Когда экспроприаторы вошли в дом, бабушка так волновалась, что все время поглядывала на потолок, на ту заветную балку, под которой хранилось ее достояние. Так его и обнаружили...
Мои дед и бабка по отцовской линии умерли до моего рождения, я их уже не застала. Хорошо только помню вросший наполовину в землю убогий домишко с маленькими слепыми окошками, где прошло детство моего отца.
Дедушка с бабушкой по материнской линии жили с нами в одном дворе. Их старый, обветшалый дом выходил окнами на улицу, а наш, новый, приютился у него сзади. За домами разместились хлев и сарай, дальше простирались огороды.
Дедушка был сапожником. Его верстак располагался рядом с кухней. Помню ворох изношенной, истоптанной обуви, сохранившей изгибы натруженных ног своих хозяев, и моего деда, удобно восседавшего на табурете с мягким сиденьем из переплетенных полосок кожи. На верстаке и подоконнике лежал его немудреный рабочий инвентарь:
острые сапожные ножи с кожаными рукоятками, баночки с гвоздями, сапожный клей в гнутых старых жестяных баночках и бесконечное множество разных молотков.
И в праздники, и в будни дед носил одну и ту же одежду: серый кордовый пиджак и брюки. Поверх костюма он повязывал зашмальцованный старый передник из сурового крестьянского полотна. Голову покрывал суконной кепкой.
Постоянными его клиентами были почему-то не местные узденские жители, а крестьяне из окрестных деревень. Они к нему приходили пешком или приезжали на лошадях. Неуклюже вваливались в дом с котомками и плетеными корзинами, набитыми прохудившейся обувью, удобно усаживались рядом с дедом, и начинались бесконечные беседы. Наведывались они обычно по воскресеньям рано утром, а разъезжались и расходились уже в сумерках. Мне кажется, что дед чинил сапоги и ботинки не только ради денег, а из-за возможности побеседовать со своими клиентами, поделиться своими жизненными тяготами.
Мне нравилось наблюдать за работой деда, я могла стоять возле его станка часами. Пальцы у него были деформированы, особенно большой и указательный на правой руке. В молодости при заготовке дров он их отморозил. С возрастом образовались контрактуры, обезобразившие пальцы, что мешало ему трудиться. Случалось, молоток выскальзывал из рук и вместо шляпки гвоздя ударял по пальцам. Сердце у меня сжималось от боли...
Я была любимой внучкой деда, возможно, потому, что носила имя его матери, моей прабабки. Называл он меня не иначе как "моя мама". Несколько раз в году по еврейским праздникам дедушка, постучав в окошко, зазывал меня к себе и давал рубль, а на хануку - два рубля. А когда я стала школьницей, получала по рублю за каждую похвальную грамоту. Я училась хорошо и получала их ежегодно. Моя младшая сестричка Нина, двумя годами младше меня, тоже была отличницей. Наши похвальные грамоты были предметом особой гордости родителей. Каждая грамота бралась в застекленную рамку и вывешивалась на самом почетном месте в парадной комнате. Когда началась война и в местечко вошли немцы, родителей больше всего беспокоило, куда спрятать самое дорогое достояние нашей семьи - похвальные грамоты. Их спрятали между поленьями дров в сарае. В 1943 году во время боя между партизанами и немцами сгорели и наш дом, и сарай...
Хозяйство вел дедушка. Содержал в порядке хлев, огород. Помню ухоженные грядки под огурцы, морковь, свеклу, вовремя прополотые и политые. Была у него прирученная лошадка, она гуляла по местечку без уздечки, сопровождала его, как верный пес. Когда дедушка заходил в лавку, лошадка ждала его у входа, прогнать ее или увести никто не мог. Радостным ржанием она встречала только своего хозяина.
Дедушка держал корову - предмет его особого внимания и заботы. Иначе и быть не могло. Корова была кормилицей.
Мою бабку звали Фейгл. Она была дочерью раввина, очень набожная. Маленькая, сухонькая, слабая здоровьем, поэтому дед и вел домашнее хозяйство. Но подготовку к Пасхе бабушка никому не доверяла и проводила сама с полным соблюдением всего ритуала: тщательно мыла полы, окна, стены, вносила пасхальную посуду, которая хранилась на чердаке. Бабушка готовила галушки из мацы с гусиным жиром и массу других вкусных вещей. Помню ее постоянно склоненной над Библией, в которой она пыталась найти объяснение своей судьбы и пророчество на будущее. Бабушка усердно молилась Богу и просила Его помочь ее двум малолетним внукам-сиротам, детям старшего сына, рано овдовевшего. Болью за них была пронизана вся ее жизнь. По субботам бабушка просила меня помочь поднести в синагогу молитвенники. Это были тяжелые старые книги в кожаных переплетах. Помню ее в наброшенной на голову черной кружевной накидке, медленно, шаркающей походкой направляющейся в синагогу. Я следую за ней, несу книги. Заходим в синагогу. Она поднимается на антресоли, как того требуют религиозные правила (мужчины и женщины молятся отдельно), занимает свое постоянное место, приступает к молитве. Через некоторое время я должна встретить бабушку. Признаться, мне тогда были в тягость эти обязанности. По детской наивности и невежеству я обрадовалась, когда закрыли синагогу, передав ее здание под детскую спортивную школу. Туда я бегала с радостью. А бабушка продолжала молиться дома - за всех бедных, за всех сирот, за всех больных и несчастных. Жизнь по Библии со строжайшим соблюдением ее священных постулатов питало горячее желание бабушки дать образование своим детям. "Знание рассеивает тьму", - любила она повторять.
|
