|
<==Начало
ГІРШУ РЭЛЕСУ - 90!
З успамінаў пра бацькоў
Мой бацька, Егуда-Лейб Рэлес бен га-Шуб, нарадзіўся ў мястэчку Камень (кіламетраў 30 ад Чашнікаў). Ён быў сынам рэзніка вышэйшай кваліфікацыі. Вучыўся ў віленскай ешыве, ведаў Тору на памяць, чытаў яе ў сінагозе - такіх называюць "баал а-крые". Сямя яго была небагатай. Дзед з боку маці - Бейныш Рапапорт - лічыўся багатыром, гандляваў мануфактурай. Быў вельмі набожным. Яму спадабаўся жаніх - ешыве-бохер, і за майго будучага бацьку аддалі старэйшую з пяці дачок - Рэйзу Рапапорт. Яна была ня столькі прыгожай, сколькі разумнай, дзелавой. Дзед купіў для маладых дом, і яна адкрыла ў ім мануфактурную краму. Ездзіла з бацькам на кірмашы, сама вяла ўсе справы, а ён быў, так бы мовіць, "цяглавай сілай". Нас было чацвёра дзяцей.
Бацьку я помню высокім, у сурдуце, у акулярах… Ён ня быў фанатыкам рэлігіі, хутчэй, сучасным чалавекам. На рубяжы стагоддзяў яго артыкулы зяўляліся ў выданнях на іўрыце: "Га-Мейліц", "Га-Цфіра". Праўда, ганарару там не плацілі. У Чашніках бацька вучыў дзяцей у хедэры. Ён настаяў, каб я пайшоў не ў Чарэйскую ешыву (чаго ха-цеў дзед), а ў беларускую школу. У школе я пачаў пісаць вершы на ідыш, потым, паслухаўшыся бацькавай парады, вучыўся ў Віцебскім яўрэйскім педтэхнікуме… Але гэта ўжо асобная гісторыя.
Гірш Рэлес.
* * *
РЫГОРУ РЭЛЕСУ НА ДЗЕВЯЦЬ ДЗЕСЯТКАЎ
Верш на ідыш - ня бедны падкідыш,
Ён крывіцкаму не чужы.
Рыфмаў паўнагалосых дзіды
Перагукваюцца ў імжы.
У імжы стагодзьдзяў суровых
Да габрэяў і да крывічоў
Толькі вечнасьць тоіць у сховах
Панацэю для нашых моў…
23 красавіка 2003 г.
Рыгор Барадулін
* * *
Мы віншуем з юбілеем сп. Рэлеса - выдатнага педагога і яўрэйскага пісьменніка, знаўцу іудзейскіх традыцый, дастойнага сына сваіх бацькоў.
Mazl tov! Biz 120!
***************************************************************************************
Калі хто-небудзь штосьці памятае пра Вульфа Залманавіча Рубінчыка (1904-1951), сяржанта Вялікай Айчыннай, які пасля вайны працаваў фінінспектарам у Мінску і жыў на вул. Калектарнай, просьба паведаміць па адрасе: 220068, Мінск, Кахоўская, 34-14.
---------------------------------------------------------------------------------------
Адрас для лістоў: Беларусь, Мінск, 220068, вул. Кахоўская, 34-14. (Kahowskaya, 34/14, Minsk, Belarus, 220068). Надрукавана 05.05.2003. Тыраж 299 экз. Бясплатна. Адказны за выпуск - У. П. Рубінчык (rubinchik@lycos.com).
Правы на матэрыялы "Мы яшчэ тут!" захоўваюцца за аўтарамі. Пры перадруку просьба спасылацца на "Мы яшчэ тут!". Спецыяльна для ласага на чужое Шульмана з Віцебску: настойлівая просьба. Бюлетэнь распаўсюджваецца ў Беларусі, Ізраілі, ЗША, Расіі і іншых краінах.
Інтэрнэt-версiю бюлетэня шукайце на сайце Аб’яднання выхадцаў з Беларусі ў Ізраілі www.souz.co.il/belzem (рубрыка «Наши друзья»)
"МЫ ЯШЧЭ ТУТ!"
Беларуска-яўрэйскі бюлетэнь. Спецвыпуск. Мінск, май 2003/іяр 5763.
(літаратурныя старонкі - творчасць Міхаіла Садоўскага, ЗША)
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Михаил Садовский
"НЭМА ПРОБЛЭМА"
Замечательному жестянщику Муле Лейбовичу Патенту
I.
Дом стоял без шапки, с выбитыми глазами и щербатым ртом. Он стоял на углу Немиги и Раковской и рассматривал засыпанную битым кирпичом и деревянной щепой улицу. Там уже не было забора колючей проволоки, тянувшегося посредине и разделявшего мир на две части. То, что внутри - яма еврейской смерти, снаружи - город, в котором евреи жили до того, как пришли немцы… дом видел, как те же евреи, под конвоем эсэсовцев, ставили столбы, тянули колючку… теперь, в тишине, он старался восстановить всё происшедшее здесь, но это ему плохо удавалось… Дом оцепенел. Сквозняк гонял пыль сквозь его проломы, дождь заливал сверху, а главное - отсутствие людей внутри, их повседневного суетливого существования, делало его жизнь пустой, отчего становилось знобко и совершенно безразлично, что будет дальше… хотелось, конечно, припомнить, что было, но, значит, не пришло время…
Потом появились люди, затянули окна одеялами, заслонили набухшими листами фанеры, набили досок на стропила и на эту обрешётку крыши стали наваливать, что ни попадя: куски прогоревшего, ржавого кровельного железа, плащ-палатки, тряпьё - лишь бы укрыться от дождя… раздавался шум, потянулись запахи еды и гудрона, сгоревшего керосина и болезненного пота… и пошла жизнь, спотыкаясь на каждом шагу о недавнее прошлое, которое ещё не утекло в память и не оборвало связи с текущими днями. То рушились стены, то гремели взрывы в растаскиваемых развалинах, то изредка слышалась стрельба, вероятнее всего производимая мальчишками из найденных тут же дегтярёвых и шмайсеров…
Самуил вернулся в этот остов дома по праву прежнего жильца первым из семьи, обманно успокоив мать… он не удивился, что до него уже кто-то обосновался здесь - мелькнувшие лица были совершенно не знакомы - все искали жильё, но слава Б-гу, их комнату ещё не заняли… он долго стоял в пустом проёме двери, соображая, как обозначить хотя бы на день своё присутствие, и не мог ничего придумать. Во дворе не было ни одной целой доски, чтобы забить враспор наискось на входе в комнату и нацарапать свою фамилию. Тогда он начал стаскивать на центр обломки кирпича и строить пирамиду, на обрывке обоев накарябал головешкой: "Опасно. Не проверено", придавил кирпичом эту надпись к собранной куче и вышел на улицу.
Он доплёлся до угла напротив церкви, целёхонькой на удивление, и остановился у разрушенного дома. Три стены его рухнули аккуратно, не зацепив внутренней, сторожившей двор. Сам не зная зачем, он стал карабкаться на образовавшуюся внутри рухнувшего жилья кучу и, когда поднял глаза на нависавший над ним четырёхэтажный обломок уцелевшей стены, замер - вся она была испи-сана до самого верха прощальными письмами… короткими, последними прощальными выкриками…"Отомстите за нас! 6.10.42 Хаймович", "Люба, Песя, Ляля, прощайте! Хаим.", "Прощайте, родные! Грозовские февраль 43"…
Он медленно переводил глаза от надписи к надписи и не сразу смог сообразить, что писали их в ещё целом, не рухнувшем доме люди, ожидавшие расстрела… поэтому сейчас ему трудно разобрать, что хранит стена много выше того места, где он стоит на куче обломков, и вовсе скрыто, погребено ими всё, что осталось на первом этаже…
На этой поминальной доске не было ни одного пропуска - по-русски и на идиш эта сте-на кричала так, что ему вдруг стало страшно… трясущиеся ослабевшие ноги соскользнули с неустойчивых обломков, он разодрал себе ладони, колени, щеку и бежал обратно под защиту соседних родных с детства стен…
С тех пор и началось это новое бесконечное и неотвязное мученье…
Налаживалась жизнь: звёзды блестели в новых зрачках окон, сквозняк хлопал дверьми, дождь стучал по новой крыше, сипела, прежде чем забулькать в чайник, вода в кране, и внизу по тротуару всё чаще раздавались шаги прохожих… а он на каждом закате, когда растопыренные лучи солнца упирались в уцелевшую стену, как надавленная кисть, и проявляли каждую буковку и штрих смертельных записок, шёл сюда, к новой Стене Плача, и читал, и читал их… он не знал зачем, не понимал, что его тянуло сюда совершенно неодолимо, да он и не сопротивлялся, а наоборот, прислушивался к самому себе, но так и не мог понять, что влечёт его к этим руинам...
Незаметно утекало лето. Однажды он увидел здесь своё имя "Муля", так звала мама - его будто тряхнуло. Он уже не мог читать ничего другого, а всё твердил и твердил: "Прощай родной Муля! Отомсти им за нас. Хая и дети". Он не помнил, как добрался домой, почему достал новый блокнотик с ворсистой бумагой, в которой явно проглядывали деревянные занозы, и записал на второй странице, оставив нетронутой первую… с этого всё началось - он мысленно разделил поверхность "памятника" на части и записывал всё, что мог разобрать на стене… Жители улицы давно сделали тут отхожее место и особенно часто посещали его по ночам, но он не обращал внимания ни на запах, ни на загаженную гору мусора, по которой надо было теперь карабкаться особо осторожно, чтобы не изгадить единственные штаны и ботинки…
Что он искал здесь? Почему его так тянуло сюда? Почему так колотилось сердце, когда встречались особо близкие имена родных и знакомых? Ему казалось, что некто внушает ему без звука и слов, что он должен делать то, что начал…
Однажды его застал здесь человек. Он терпеливо стоял внизу и ждал, а Самуил всё никак не хотел спускаться, чувствуя, что тот его ожидает.
- Своих ищешь? - Спросил человек, наконец. - Муля обернулся и промолчал. - Слушай, хавер, городу покрыться надо, зима идёт… и деньги тебе не помешают?.. А?..
На следующее утро Самуил впервые залез на крышу и стал постигать кровельное дело…
Какое это счастье - встретить утро на коньке росистой крыши! Кажется, от высоты, пусть даже совсем небольшой, ты паришь над всем, что остаётся внизу, отрываешься от него, ты переходишь в мир, где ценится совсем другое и по-другому… и душа твоя, чувствуя подъём, становится чище и возвышенней от обилия света, прозрачного воздуха и открывающегося простора…
Дома их приглашали разные: редко высокие - в три этажа и даже четыре… тогда Хаим надевал на него широкий брезентовый пояс и страховал верёвкой, а больше попадались маленькие домишки на окраинах, собранные из Б-г весть чего… тут было особенно хорошо: пахло малосольными огурцами от увядавшего в огороде укропа, горьким дымком, тянувшимся струйкой из лиственной кучи, извёсткой, свежей краской и кислятиной от промокшего тряпья. Тут ожесточённо торговались с Хаимом о цене, а потом благодарили, не отпускали, угощали из своих запасов, непременно доставали бутылку - обмыть работу и рассказывали, рассказывали семейные истории все такие похожие, что сердце между ними не успевало успокоиться и отогреться… Пить ему мастер не позволял из-за малолетства. "Успеешь ещё!" - говорил он, а сам никогда не хмелел и только слушал - Самуил так и не знал, кто он и почему выбрал именно его себе в ученики и помощники. На все вопросы он отвечал, чуть кривя улыбку, - "Нэма проблэма!" - и всё.
Жизнь потекла размеренно, по-взрослому осмысленно. Но две вещи тяготили его. Бесконечные разговоры с матерью, что надо учиться, а то так и будет "всю жизнь лазить по крышам"… но он нашёл выход - всё равно школа разбита, в классах полно народу, а он пойдёт в вечернюю - ему уже шестнадцать скоро, а пока заработать надо - так-то они вдвоём куда быстрее на ноги встанут, сестрёнки ведь совсем маленькие - вот их и надо выучить…
Второе - они работали допоздна, а он не мог ни дня пропустить, чтобы не придти к "своей" стене. Но и тут нашёлся выход: на Комаровской толкучке он купил себе сигнальный трёхсветный фонарик и теперь по дороге домой считывал надписи яркой сфокусированной точкой.
Однажды они работали совсем близко от его дома - Хаим неведомо как добывал заказы. Сначала гремели два дня во дворе, готовя замки швов на новеньких замасленных листах железа, потом полдня затаскивали их верёвкой наверх - Самуил зацеплял два листа внизу и потом оттягивал вертикальную верёвку, которую тащил Хаим, стоящий на крыше, расширив ноги так, что они соединяли аркой противоположные её скаты.
Когда Самуил поднялся к Хаиму и огляделся с четвёртого этажа, город вдруг открылся ему совсем по-другому: прорези улиц не просматривались до земли, а лишь организовывали стада разномастных, разносортных, разновысоких крыш, и в этой хаотической организованности он ощутил послушный ритм, то учащающийся в центре, то плавно затихающий на окраинах, - так бился пульс возрождающегося города, и оттого, что он чувствовал себя непосредственно причастным ко всему увиденному, ему стало необыкновенно и неуправляемо радостно и тепло. "Вот она - наша работа!" - узнавал он, как близких, возрождённые ими крыши.
Он отыскал, хотя и не сразу, свой дом и внезапно его настроение было опрокинуто звуком, доносившимся с той стороны. Взгляд суетливо прыгал с конька на конёк пока внезапно наткнулся на торец обломанной стены, - несомненно, это была она, он бы в любой миг мог свободно, не напрягая памяти, воспроизвести её профиль… почему этот звук рокочущего трактора так взволновал его? Он неотрывно смотрел в ту сторону - это было не очень далеко, и вдруг - он даже потряс головой, чтобы стряхнуть наваждение, ему показалось, что над верхушкой стены появилась человеческая голова - опять исчезла! "Показалось"! - вздохнул он почему-то с облегчением, но нет! Голова выросла над зубчатым краем, потом человек закинул ногу и уселся на стену верхом. Самуил замер. Человек что-то подтягивал верёвкой снизу на стену! Внутри его вдруг образовалась пустота от страшной догадки: он уже видел, как рушат остатки высоких домов, опоясав их тросом, прицепленным к трактору. Мощная машина, злясь и проскальзывая гусеницами, раскачивает их, резко меняя направление: назад-вперёд, и торчащая вертикально стена не выдерживает такого напора - начинает упрямо наклоняться в натужном поклоне, а потом…
Он моментально скатился вниз и летел, летел по улице, чтобы успеть… зачем? зачем?
Когда он подбежал, тракторы, их было два, уже начали свою разрушительную раскачку, и он, плохо соображая, что делает, рванул вперёд между оцепивших место людей, пригибаясь и проскакивая под напряжёнными тросами, - вверх, вверх на свою кучу. "Нет! Нет!" - орал он, перекрывая грохот моторов и разводя поднятые руки… "Куда! Назад! Стой!" - Эти крики перекрыли все звуки. Тракторы замерли. Он стоял спиной к своей стене, загораживая её. Чья-то фигура рванулась к нему, буквально на лету ухватила за рукав и рванула в сторону, он пролетел метров пять вниз вслед за не остановившим движения человеком и вместе с ним упал прямо лицом на острые кирпичные обломки, почувствовал, что на него навалилось чьё-то тело и… в этот момент уже раскачанная моторами стена дала им поблажку - успеть спастись - и рухнула за ними, засыпав мелкими осколками кирпича и совершенно скрыв бурой пылью… на всё ушло секунды три - не больше - пыль медленно осела, к ним кинулись люди, подняли и никто не сказал ни слова… ни упрёка, ни ругани, ни сочувствия… по лицу Самуила текли слёзы, оставляя борозды в слое красной кирпичной пыли, и он повторял отрешённо и безнадежно: "Там же люди! Там же люди!" Его спаситель с разбитым в кровь лицом повернул его к себе за плечи, хотел что-то возразить и только махнул рукой…
II.
Когда он познакомился со своей Ханочкой, было время, когда перед телевизором обязательно ставили (если могли достать) большое увеличительное стекло - линзу, наполняемую водой, чтобы можно было сидеть подальше от экрана, тогда в комнату набивались все соседи, у которых этого "ящика" не было. В то время икра и чёрная, и красная лежали за стеклом витрины точно в таких же лотках, как солёные, зелёные помидоры и капуста "провансаль"… в то время ещё Соломон Михоэлс распевал со сцены "Нит Шимеле, нит Шимеле…", в киоске "Союзпечать" можно было купить газету "Дер Эмес", а мороженое толстуха Этка доставала ложкой из молочного бидона и набивала в оцинкованный цилиндрик между двух кружочков вафель, а потом выталкивала прямо покупателю в руки безо всяких обёрточных бумажек и предрассудков о микробах… за буханкой чёрного стояли ночь, за белым - сутки… можно было втридорога купить коммерческую языковую колбасу, машину BMW по репарации, а мясо и масло отоваривали строго по карточкам… в то время, когда они целовались в скверике, разбитом недалеко от рухнувшей стены… высоко-высоко наверху, значительно выше крыш, которые он приводил в порядок, уже были готовы бумаги об организации нового гетто, но не немцами и не в их освобождённом городе, а далеко на востоке "своими", которые так и не дождались, что Гитлер раз и навсегда решит эту проблему и им не придётся снова ломать над этим голову и тратить деньги…
Когда Ханочка вернулась после детдома в свой город и не нашла ни дома, где жила до войны, ни родных, ни соседей, она стала бесцельно бродить по улицам часами, до изнеможения, до галлюцинаций, когда мелькнувший за стеклом профиль кидал её к незнакомой двери, когда показавшийся знакомым голос заставлял её хватать людей за рукав, когда каждая надпись на любой стене, казалась ей запиской, обращённой к ней из прошлого… так она набрела на эту стену, и эта Стена Плача (она тоже так её назвала про себя), оставшаяся у ворот бывшего гетто, не на один вечер приковала её к себе, терзая душу обещанием невозможного… но невозможное не случилось: голоса её мамы и сестёр, оставшихся в гетто, к ней не донеслись…
Произошло… произошло неизбежное.
Она встретила Самуила… один раз… второй… а на третий они заговорили…
Потом она пришла с керосинкой в полуподвальчик, где он лудил и запаивал дырявые примуса… да, это было совсем не романтично… но надо было на чём-то кипятить чай с утра… а к тому времени уже разведали огромные залежи нефти и сопутствующего газа в разных концах огромной страны, но ещё не знали, как дотянуть богатство до мест, где можно ходить и ездить - т.е. жить… Герои были там, а здесь - он ходил в резиновом фартуке и кепку из потемневшего букле надевал козырьком назад…
Хаим подмигнул ему и сказал: "Дос из а гутэ калэ!*" ("Это хорошая невеста!" - идиш). И для того, чтобы жениться, не обязательно быть героем, а как он понимает - теперь "очередная задача Советской власти" (при этом он, конечно же, имел в виду только себя, а не правительство) вовсе не латать и перекрывать заново крыши, это по силам и другим, а дать людям возможность приготовить обед - слава Всевышнему, есть уже из чего. Очереди и цены не в счёт. Но есть же из чего! "Жестянщик должен всё уметь! Нэма проблэма!" И все виды примусов, керосинок и … нет, керогазы ещё не появились… прошли через руки великого умельца-самоучки. Порой приходилось латать кастрюлю, или поправлять потерявшее форму "от высокой температуры и небрежного обращения "чудо"… и они делали чудо в своей крошечной каморке за жалкие гроши, то есть, за трудовые копейки…
"
От азой нейт а шнайдер
От азой нейт эр дох…
Нейт унд нейт а ганце вох,
Фардинт а грошн мит а лох"
(Вот так шьёт портной, Вот так он и шьёт, Шьёт и шьёт всю неделю, А получит с дыркой грош. (народная песня))
…напевал Хаим и добавлял со вздохом: "Нэма проблэма".
Они женихались совсем недолго. Потом она из фабричного общежития перебралась к нему в комнату в отгороженный двумя шкафами угол…
Хаим, конечно, пришёл на свадьбу и сделал такой подарок, что его до сих пор, наверное, обсуждают в разговорах у подъездов на лавочках, потому что и жених и невеста получили из его рук, что бы Вы думали? - Золотые часы!
"Мальчик, - сказал Хаим, - эти часы носил мой дед. Я их берёг для своего сына. - Тут он замолчал и начал втягивать губы внутрь рта, так, что усы скребли по подбородку, чтобы люди вполне могли подумать, что в них застряли крошки. - Ну, нэма проблэма. С Гитлером мы потом разберёмся… а тебе, Ханочка, я купил часы… они тоже старинные и, наверное, их другой Изя хранил для своей дочки, но… - Хаим закивал куда-то головой, будто хотел боднуть тень… - так пусть они вам считают счастливые годы, а износу им не будет, потому что их делал тоже жестянщик, еврей Буре… просто у него более мелкая работа… - он опять помолчал, но уже не вытворял ничего со своим лицом… наверное, он, по обыкновению, хотел рассказать всем, что жестянщик - самая замечательная профессия на свете, а жестянщиками оказывались почти все мастера - и кто делал самолёты, и танки, не говоря уже о физиках и зубных протезистах… но… поскольку на свадьбу он пришёл один (потому что вообще остался один на белом свете), он больше ничего не сказал, а только пил, и пил, и пил, а на просьбу хозяйки и молодых закусывать отодвигал предлагаемые блюда и произносил своё любимое - "Нэма проблэма"! Другие-то не знали, о чём он молчал: в его душе и теле скопилось столько боли, что никаких бутылок всё равно бы не хватило, чтобы её разбавить и утопить… Он хотел было рассказать, к случаю, почему выбрал себе в помощники на всю оставшуюся жизнь этого паренька с дразнящим чужое ухо, а для него - родным именем, но - не получилось… слишком это выходило ненатурально, как в кино "Трактористы" или "Светлый путь"… он ведь тоже прочитал все надписи на этой стене, потому что искал там хоть какой след своей оставшейся здесь, не успевшей убежать от внезапно нахлынувших немцев семьи, ведь они же всё время пели, пели, громко: "И врагу никогда, и врагу никогда не ходить по республике нашей!" И, конечно, верили в это… Он тоже лазил на эту кучу кирпича внутри рассыпавшегося дома и тоже называл эту стену "Стеной Плача"… и когда один раз он увидел там мальчишку, сердце его покатилось куда-то вниз, ему показалось, что это его подросший сын, чудом уцелевший, ищет здесь его, своего отца… так как же он мог отказаться от этого мальчика!
Самуил, конечно, напился (вот и выходит - зря не научил его этому Хаим), чуть не испортил первую брачную ночь, но зато поклялся жене, что это "последний раз"! И хоть был пьян, но зарока не нарушил, может быть, потому что тогда первый раз в жизни повторил с интонацией своего учителя: "Раз обещал - всё! Нэма проблэма!"
III.
Ночами, особо на житейских перекатах, ему снилась стена. Она нависала над ним, хватала за рукав каждой строчкой и тянула куда-то вверх мимо мелькающих надписей, разверзая под ним беспощадную бездну. Сердце бурно колотилось и замирало, он чувствовал, что сейчас оборвётся вниз, но в последний момент оказывалось, что перед ним новая чистая стена - это обложка его вертикального блокнотика. Она откинута вверх, и он пишет на ней новые имена, тех, кого встретил здесь, кто искал на Стене Плача своих близких… он записывает их и плавно спускается ниже, ниже… вот уже кончилась обложка и началась первая пустая страничка, пропущенная им, непонятно зачем, когда он начинал блокнотик. Но кто-то в тот час подтолкнул его руку - перелистнуть, пропустить её… он пишет и медленно опускается, - это спасение, но мало имён, и он снова зависает и ждёт, ждёт ещё кого-нибудь, чтобы добраться до конца странички, до земли… Всё. Больше нет никого, и нет у него надежды… но вдруг он вспоминает, что забыл написать своё имя! Спасенье! Его имя - Спасенье!… но он никогда не видел, как оно происходит…
Немного людей записал он на первой страничке… хватило места… по-разному им светило солнце… по-разному они решали свой главный вопрос… но каждый, наверное, как и он, нёс в сердце своём и памяти эту стену, как бы далеко ни был от того места, где она стояла… ибо так сложилось в истории народа, его народа, что на месте разрушенного Храма должен вырасти новый…
И сейчас он снова увидел этот сон и проснулся, как всегда с бьющимся сердцем, но пропасть под ним не исчезла.
Ему постучало не утро - тревога…
Встречу назначили на девять, называлась она аппойнтмент, и это вызывало у него раздражение. Во-первых, было в звучании этого слова что-то неприличное, во всяком случае, на его слух, во-вторых, он ни черта не понимал по-английски, а в последний момент дочку вызывали тоже на "это же самое" - на аппойнтмент в другое место, и она , конечно, поехала туда, а не с ним - не потому что не уважала, а потому что её "этот самый пойнт" сулил значительно больший доход в случае успеха. Она тоже искала работу. Отступать было некуда... он подался сюда за детьми, а всё остальное не то что позади, в другой жизни (так они с Ханочкой считали), не то что даже за океаном... за Его Стеной…
Фамилию свою он, конечно, разобрал, когда приоткрылась дверь и человек в тройке вышел в небольшую комнату, где сидели ожидающие работы, - Рабинович - на всех языках Рабинович... вызывали по одному, и что творилось за дверью, не было известно остальным.
- Ну? - спросила Ханочка, когда он вернулся.
- Я знаю? - спокойно ответил Самуил.
- Ну, что они сказали?
- Я знаю? - снова повторил муж. - Наверное, позвонят...
- Ты так думаешь?
- Думаю.
- А как это было? Ты хоть, может, по голосу догадался, что они говорили?
- А за ёр аф мир! Вос их бин а вейлер ят!* (Чтоб я так жил! Что я хороший парень! - идиш). Но это не профессия...
- А национальность спрашивали?
- По-моему, нет… зачем им моя национальность?
- Ну, так не волнуйся - они не позвонят... - успокоила его Хана. - Я не знаю, кто больше потеряет!... - пригрозила она.
- Они тоже. - помог ей Муля. - Нэма проблэма. И больше они об этом вслух не вспоминали.
Уезжали, как говорили в их округе, "срака хайта" - по-другому и не могло быть. Конечно, на работе его ценили, а как иначе - "золотые руки", а что еврей - так "свой жидок не жидок". Только в общей песне этих слов не было - там пелось "За столом никто у нас не Лившиц"... вы думаете: "не лишний"? Может быть. А они оказались лишними, потому что после сорок четвёртого, когда вернули обратно землю, оказалось, что даже в гетто не всех евреев немцы перебили... и Яма тут была, и граница по Немиге, а семена, то есть детишки, по крайней мере, хоть на развод, остались. Кто как уцелел - кто здесь по немыслимым подвалам, кто в партизанах, а кто и в армии - те вообще вернулись грудь в орденах и попробуй тронь... таких, что убежать успели, немного было - слишком быстро немцы с запада кати-лись по полям и деревням республики, которая так уверенно пела… Ханочку свою он тоже после войны встретил... её-то как раз успели увезти вместе с пионерским лагерем, а так лежала бы она в одном рву со всей своей семьёй... Но Б-г, если что делает, так с умом... её Он оставил жить, чтобы было, кого потом мучать на белом свете новым фашистам. И они взялись за дело, когда подросли их с Ханочкой дети. Зачем, скажите, ещё этот Б-г пустил их на свет? Для того, чтобы они доказали Ему ещё раз свою верность? С того дня, как Он остановил руку Авраама, уже готового принести в жертву своего сына, Он всё испытывает и испытывает евреев - Ему это нравится, очевидно, когда люди ради Него на всё готовы. Такой это Б-г. Они же сами его выбрали. Он их, они - Его. Ун опгерет... генуг... ((Букв.) И обговорено… достаточно.)
Они, конечно, не ждали никакого звонка из этой фирмы, а если бы им даже и позвонили, так всё равно бы не поняли, о чём речь...
Трудно сосчитать, сколько людей на белом свете говорят на языке Шекспира и Байрона, ещё труднее сосчитать, сколько в силу необходимости его хоть как-то понимают, но могут произнести всего несколько слов... трудный это язык для освоения... далеко не всякому по силам... особенно, когда тебе не двадцать… и даже там, где надо было сказать всего навсего "иес", Муля по привычке отвечал "Ну?.." с чуть вопросительным оттенком, что значило: само собой разумеется, конечно, в чём дело, понятно...
Однако, когда в трубке прозвучал, как показалось Ханочке, очень приветливый голос и произнёс что-то на "их" языке, она не испугалась и не отскочила от телефона, как в первые дни, а поняла, что это про мужа, и что его на работу таки взяли.
- Ну, ты выдумаешь! - возмутился Муля, вернувшийся с улицы. - Как же ты могла понять?
- Как? Очень просто!.. Зачем звонить, если не приняли, что им - делать нечего? Тут же платный телефон, а в Америке никто зря денег не тратит! - С этим Муля не мог не согласиться.
Его, действительно, взяли на работу, и действительно, жестянщик он был классный, не один десяток лет работал в "ящике"…
Конечно, это было везение… и он, честно говоря, подумал, что Б-г наконец-то обратил на них внимание, и если уж не на родной земле, так тут, далеко за океаном… он не знал только одного: как это произошло и что менаджер, который звонил им по телефону, сказал своему боссу…
"Сэр, он согласился на все наши условия, ничего не спрашивал и, посмотрев на чертежи новых воздуховодов, сказал: "Нэма проблэма!" Вы знаете, что это значит на их языке - "Ноу проблэм!", - Я думаю, нам повезло, Сэр!..
Вечером по давней привычке Самуил вышел из дома… это была чужая улица - но тоже с маленьким сквериком на углу, как теперь на Немиге на месте стены… Ни радости от неожиданной удачи, ни мысли, что ему повезло - на душе было пусто и неуютно. Он закрыл глаза и стоял, словно в полузабытье, чуть раскачиваясь… так часто теперь бывало - стоило ему вернуться обратно, в то время, и он явно видел, как наклонялась над ним мрачная плоскость, исписанная именами, слышал грохот падения, чувствовал острый запах кирпичной пыли в носу, и, наконец, тяжесть, прижимающую его к земле… он представлял - будто видел, как трескается, разламывается над его головой поверхность и разлетаются слова, буквы, имена, числа и уже ничего нельзя поделать, чтобы удержать это падение и успеть ещё списать, то, что он не успел, и неподъёмное чувство вины сгибает его и не даёт вздохнуть, но каждый раз ему казалось, что стоит только вернуться, скорее вернуться назад…. И вот она - стена, и он теперь не отойдёт от неё, чтобы не оборвать эту единственную ниточку, эту память… "нэма проблема" - он будет тут дневать и ночевать, но не бросит их, не оставит, потому что так случилось, что именно он должен сохранить их последние слова "нэма…" нет…он не мог, не мог этого произнести… всё пресеклось…
Он открыл глаза… и вдруг, впервые, отчётливо понял, что теперь ему до конца дней не избавиться от страшного наваждения, что тогда, вместе со стеной, окончательно обрушилось всё… всё… и началась вечная дорога исхода.
Май 2002 г.
От автора:
Знайте: в рассказе "Нэма проблэма" всё правда, кроме имён. Человек, которому посвящён рассказ, оказался здесь, рядом со мной в Нью-Джерси, а остальное я пережил сам...
Что касается "о себе" - я не очень люблю это делать, но... Родился в Москве, корни мои из Белоруссии, - там родители мои жили в двух маленьких местечках, Клецке и Тимковичах.
Что касается Изи Харика... моя мама училась с ним в одном еврейском техникуме. Она была учёным, кандидатом биологических наук (одна из первых шести в Советском Союзе), ученицей академика Алексея Ник. Баха...
Я член Союза Писателей, член Союза Театральных Деятелей, автор многих книг для детей, песен, хоров и разного рода пьес, которые идут в театрах и сейчас, м. б. и в Беларуси, как было раньше... Даже для газеты не хочу перечислять своих титулов - они ничего не добавят моему умению и успеху в ремесле, а по поводу Союзов написал только, чтобы вы поняли, что я профессионал, и уже много лет...
После падения большевиков выпустил четыре сборника стихов для взрослых - чего прежняя власть не допускала никак, у меня с ней были разногласия по поводу моральных ценностей человечества...
Последние три года живу и работаю в Америке, в штате Нью-Джерси. Печатаюсь во всех крупных изданиях и имею возможность публиковать прозу "на еврейскую тему", что и было одной из целей моего пребывания здесь...
Верьте, что Б-г с вами, тогда можно вытерпеть любой гнёт и самодурство!
Михаил Садовский.
Прапануем увазе чытачоў урывак з новай кнігі М. Садоўскага "ПОД ЧАСАМИ" (Москва: "Зелёный век", 2003).
------------------------------------------------------------------
I.
Мама, неужели для того, чтобы понять, как ты нужна и близка мне, надо было пережить тебя. И все картинки, такие яркие в памяти, никак не переносятся на бумагу, тускнеют, становятся обычными, даже сусально пошловатыми, а ты была такой сдержанной и необыкновенной. На самом деле, ну, если совсем чуть оттого, что моя мама. Слово это незаменимо. Может быть, лишь в анкете я могу против него поставить твоё имя.
Мама... стоило завернуть за угол старого бревенчатого дома, и начинался пустырь, поросший пижмой. Сентябрьский, солнечный день. В зелёной, выцветшей, брезентовой сумке от противогаза, в специальном её внутреннем кармане для запасных стёкол два косых среза халы, намазанные толстым слоем жёлтого масла, и в него вдавлены половинки кусков толстоспинной жирной селёдки "залом". Это пиршество только что приготовлено тобой и завёрнуто в газету на целый школьный день. Но я вступаю в запах пижмы, скособочившись, расстёгиваю сумку, вытаскиваю свой обед и осторожно разворачиваю, чтобы не обронить зёрнышки мака, стёршиеся с румяной корочки халы, ссыпаю их из развёрнутой газеты на ладонь, втягиваю в рот, давлю зубами, а уж потом раскрываю рот пошире и вонзаюсь в необыкновенное мягкое чудо, сотворённое твоими руками, и съедаю медленно тут же, еле передвигая ноги, весь дневной паёк... иногда ещё ты вкладывала в сумку жёлтую прозрачную, словно налитую подсолнечным маслом, антоновку...
Сколько я ни старался потом - у меня не получались такие бутерброды, и антоновка никогда не была такой пахучей и сочной...
Так ты до сих пор кормишь меня, мама, своим присутствием в каждой возникающей вкусной картине, ароматной фразе, сочной странице, но больше всего, когда я остаюсь наедине с тобой и каждый раз сгораю со стыда, хотя не слышу от тебя ни одного слова упрёка... ах, как бы я хотел многое вернуть назад, чтобы прожить по-другому, для тебя... и какая же это мука неотвязная и всё усиливающаяся с годами от совершенной безнадёжности что-либо изменить даже в своей памяти, как бывало в детстве - соврать и самому поверить в то, что сказал...
Я вижу сегодня в своих детях то же самое, что прошёл сам. Значит, это закон жизни, очевидно, мама.
Но позволь мне пригласить тебя на эти страницы, не в качестве персонажа, на такую дерзость я бы никогда не решился, - советчика в моих раздумьях. О чём бы мы ни писали, мы пишем о себе и своём времени, ты согласна? Ну, по крайней мере, не возражаешь... помнишь, как ты спрашивала меня: "Зачем тебе это нужно? Вся эта писанина?"...
Не знаю. До сих пор не знаю. Может быть, кому-нибудь ещё пригодится, ну, хоть одному, незнакомому... у меня нет сил сопротивляться этой болезненной страсти...
УВАГА! Кнігу "Под часами" можна замовіць, напісаўшы Ларысе Садоўскай: 119121, Смоленский бульв., д. 13, кв. 72. Москва, Россия. E-mail: sadlara@mail.ru
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Адрас для лістоў: Беларусь, Мінск, 220068, вул. Кахоўская, 34-14. (Kahowskaya, 34/14, Minsk, Belarus, 220068). Надрукавана 05.05.2003. Тыраж 299 экз. Бясплатна. Адказны за выпуск - У. П. Рубінчык (rubinchik@lycos.com).
Правы на матэрыялы "Мы яшчэ тут!" захоўваюцца за аўтарамі. Пры перадруку просьба спасылацца на "Мы яшчэ тут!". Спецыяльна для ласага на чужое Шульмана з Віцебску: настойлівая просьба. Бюлетэнь распаўсюджваецца ў Беларусі, Ізраілі, ЗША, Расіі і іншых краінах.
|
