|
|
Воспоминания о Минском гетто и о партизанах
|
1
Воспоминания о Минском гетто и о партизанах.
Каплан Григорий, бывший узник Минского гетто, партизан Второй мировой войны
Немецкие войска оккупировали Белоруссию через два месяца после начала войны, к концу августа 1941 г., и сотни тысяч людей не успели эвакуироваться. Евреи, не выделявшиеся из числа других советских граждан, оказались предоставленными самим себе. Нацисты объявили евреев вне закона и противопоставили остальному населению. Осознание того, что Красная Армия отступила и они брошены на произвол судьбы, повергло многих в состояние шока. Большинство вскоре было изолировано в гетто и уничтожено . Спастись удалось немногим, прежде всего тем, кто сумел заручиться поддержкой белорусов и русских, проявил огромную волю к жизни или на чью долю выпало везение.
Из 990 тысяч евреев, живших в Белоруссии до войны, погибли 810 тысяч! Если учесть, что в годы войны на территории Белоруссии погибли 1,4 млн. мирных жителей, то выходит, что больше половины из них составляли евреи. Но многие годы это замалчивалось.
2
Я хочу рассказать о своем сослуживце, с которым работала более 12 лет в Минске и иногда в день Советской Армии 23 февраля слушала его рассказы о его судьбе во время Великой Отечественной Войны. Мы репатриировались приблизительно в одно время и я знала, что он живет в Кармиэле. Я связалась с ним в Израиле и вот что он рассказал о себе:
. Мне было 15 лет, когда началась Великая Отечественная Война. Мы жили в Минске: родители, три старшие сестры и я. Я родился в Минске в семье самый младший, долгожданный ( дер мижиник), конечно выпестованный, маменькин сыночек.
Война застала нас врасплох, никто не ожидал ее. Отец, старый портной, побывавший в немецком плену первой мировой, знал о немцах с хорошей стороны, и он решил не эвакуироваться.
Минск бомбили с первых же дней войны, он весь горел. Сгорел и наш деревянный одноэтажный дом на улице Республиканской. Мы переселились к своим родственникам на улицу Немига. Через пять дней, 27-го июня немцы вошли в Минск. По Немиге двигались передовые немецкие части. Начался "Новый порядок". Уже с первых дней пребывания немцев в городе жители
ощутили на себе этот "Новый порядок". Но сущий ад начался чуть позже, когда в городе появились части "СС" и "СД", гестапо. По городу были расклеены грозные приказы, за малейшее неповиновение новым властям – расстрел. Ввели комендантский час.
Первый месяц пребывания немцев в городе евреев не трогали. В августе, сентябре 1941 г. было образовано Минское гетто. Первоначально оно занимало довольно большое пространство в западной части города, в районе Юбилейной площади. Русскому населению этой части города приказали освободить свои квартиры (благо было куда селиться в других местах). Всех евреев согнали на территорию гетто, которое вначале было ограждено забором из обычной проволоки. Еврейских семей было гораздо больше,чем имелось квартир и приходилось селить в одну квартиру несколько семей. Вместе селились совершенно незнакомые семьи. Теснота была ужасная. Но ничего нельзя было поделать. Таков был приказ, за неповиновение которому – расстрел.
Первые несколько месяцев жизни в гетто прошли относительно спокойно. Немцы не очень тревожили нас. Работо- способное население гетто погнали на работу. Было образовано
самоуправление гетто-- еврейский комитет (юденрат), во главе которого стоял еврей (фамилию его я не помню). Была образована еврейская полиция, "вооруженная" повязками на рукаве. А нам, всем
3
евреям надели спереди и сзади желтые латы. Кружки из материи диаметром сантиметров 10. За отсутствие на одежде таких лат--расстрел. Следует отметить, что первое время гетто охранялось не очень сильно. Охрана осуществлялась полицейскими отрядами из местного населения. Охрана была патрульной. Выйти и зайти в гетто было просто.
Первый погром был назначен на 7 ноября 1941г. Слухи о нем начали распространятся за несколько дней до его начала. Население гетто заволновалось. Никто не знал что делать. Стали срочно и наспех сооружаться места для прятания. Впоследствии их назвали "малинами". Они были усовершенствованы и спасли немало еврейских жизней. Некоторые дожили в них до прихода Советской армии, прячась в них во время погромов. О " малинах" я еще упо- мяну позже. Мой отец к этому времени работал в минской тюрьме, начальником которой был местный немец по фамилии Бат, работавший до войны грузчиком в Минском универмаге. Накануне погрома, 6 ноября, отцу разрешили взять на работу всю семью и там заночевать, чтобы избежать погрома, что он и сделал. Но мать замешкалась и осталась дома. Мы надеялись, что она подойдет к ве-
черу на работу отца, но она не пришла. А 7 ноября утром начался погром. Немецкие отряды СС и полицаи окружили гетто, ходили по домам, вытаскивали людей и либо расстреливали на месте, либо увозили на машинах. Мы были очень обеспокоены за маму. Немецкое начальство отца сказало, что есть приказ еврейских специалистов, имеющих на руках пропуск (аусвайз) с гербовой печатью (а у отца был такой пропуск) не будут сейчас трогать и посоветовали ему идти в гетто искать маму. Что он и сделал. Дом наш, где мы жили был пуст. Поиски не увенчались успехом и он вернулся на работу. Его действительно не тронули каратели, многократно проверяя аусвайз. Погром продолжался трое суток. И все это время мы пробыли у отца на работе, оплакивая маму. А на четвертые сутки мама, живая и невредимая, только страшно поста- ревшая, появилась у отца на работе. Радости нашей не было конца, мы ликовали. А она рассказала нам свой страшный рассказ. К тому времени мы жили на Замковой улице в доме, где был до войны продовольственный магазин. Дом был каменный одноэтажный. Когда утром начался погром, все жильцы этого дома спрятались в погребе от магазина, вход в который был через люк в полу. Они многократно слышали стук кованых немецких сапог наверху над ни-
ми. Среди спрятавшихся было много детей. А погреб был полон пустых стеклянных бутылок. Ну разве удержишь смирно малых деток? И они, конечно, полезли на бутылки… шум, грохот стекла…
4
Немцы в это время были наверху, услышали грохот, без труда нашли лаз, открыли его и стали вытаскивать всех спрятавшихся там. В последний момент мама и еще одна женщина спрятались под лестницу, ведшую наверх, и их не заметили. Это было в первый день погрома. Люк погреба остался открытым. Бедные женщины просидели под лестницей трое суток без еды и питья. За это время немцы несколько раз опускались в погреб но не заметили их. А на четвертые сутки, когда они услышали еврейскую речь, они поняли, что погром закончен и вылезли наверх, их было не узнать. Первый погром обошелся для нашей семьи без жертв. Размеры гетто после него заметно сократились, а новый забор был обнесен колючей проволокой.
Жизнь в гетто постепенно входила в " нормальную" колею. Его обитатели оплакивали погибших. Но жизнь продолжалась и надо было как-то жить.
Второй погром в гетто был 2 марта 1942г. Он был намного суровее и страшней первого и по масштабам и по организации. Тут уже никакие пропуска не помогли. В морозный мартовский вечер, когда колонны и машины с рабочими возвращались домой, их задер- живали у ворот гетто, пересаживали в крытые грузовики и увозили на расстрел. Расстреливали их на окраине города в большом рву. Это место получило печальную известность под названием "яма" , там после войны сооружен мемориальный памятник. Там покоятся мой отец и младшая из сестер. Ежегодно, в день " Победы", 9 мая ев-
реи всего города собираются на "яму" почтить память погибших евреев и не только в этой яме и не только в этот день. Это уже стало традицией. В дни холодной войны власти города мешали митинговать у " ямы" . Включались мощные передвижные радио- установки, заглушая выступления людей. Сейчас это место всеми признано и считается святым. Приезжают евреи из Израиля, Америки, других стран, читается кадиш.
Но вернемся в гетто. После смерти отца и сестры семья лишилась кормильцев. Сестра работала в тюремной столовой и нам кое-чего перепадало. Я и сестры пошли работать. Мать оставалась дома с четырехлетней внучкой, дочерью старшей сестры. Я и старшая сестра работали на мясокомбинате. Там нас кормили сравнительно неплохим обедом, а из сбойной ямы удавалось выудить кое-какой сбой убитых животных и принести домой. Трудно об этом писать, но люди быстро привыкают и к хорошему и
к плохому. Привыкли к страшной жизни и обитатели гетто. После очередного погрома приходили в "норму " и продолжали жить. Были в гетто и маленькие радости, собирались вместе, придумывали
5
всякие затеи. Даже играли свадьбы. Вот только не помню чтобы детей дождались. После мартовского погрома гетто опять сократилось. В гетто был базар, толкучка, она была на Юбилейной площади на Сухой улице. Там люди выменивали имеющееся барахло на съестные продукты, которые приносили русские.
К лету 1942г. в гетто просочились сведения о партизанах. Но информация была настолько скудной и законспирированной, что до рядовых обитателей гетто просто не доходила. Была в гетто и подпольная антифашистская организация. Но об ее существовании я узнал лишь после войны.Настолько она была законспирирована. Очевидно, это было оправдано, иначе обитателям гетто бы не сдобровать.
В июле 1942г. в гетто был очередной погром. На этот раз всех работающих задержали на работе, а в гетто в это время каратели расстреливали прямо на улицах и в домах. В этот погром погибли моя мама и племянница. Когда мы вернулись домой гетто уже было очищено от трупов.
В 1942 году Минское гетто пополнилось новыми обитателями. Привезли немецких евреев. Их стали называть Гамбургскими. Несколько кварталов нашего гетто освободили от жителей, окружили эти кварталы забором из колючей проволоки и туда поселили немецких евреев. Получилось гетто в гетто. Нам с ними обращаться было запрещено. Эти люди резко отличались от нас. И манерами, и умением держаться, и внешним обличием. Вместо круглых лат они носили шестиконечные звезды, в центре которых было написано " юде" . Вещей с собой они не привезли: не дали времени на сборы, но драгоценности кое-какие у них были. И русские, надев латы, заходили в гетто через дырки в проволочном заборе и меняли за бесценок продукты на драгоценности.
Уже пошел второй год жизни в гетто. Люди привыкли, что смерть ходит рядом. Сердца как-бы закаменели и уже не так страдали от потери близких. А люди гибли каждый день. Врывались в гетто каратели, хватали кого попадется на улице или в домах и увозили на расстрел. Я однажды чудом спасся. Лежал в постели, болел фурункулезом. Из-за недостатка витаминов все тело покрылось нарывами. Малейшее движение причиняло боль. И вдруг облава, крики, выстрелы. Откуда взялись силы, я соскочил с кровати и спрятался под кровать. К счастью, эсэсовцы, ворвавшиеся в дом, не стали искать под кроватью. Обитатели гетто серьезно взялись за строительство " малин". Приспосабливали любое укромное местеч- ко. Делали двойные стены, заклеивая их обоями. В простенках прятались в нужное время. На первых этажах домов выкапывали
6
погреба и делали двойной пол. Были " малины" – сложные техни- ческие сооружения с запасами воды и пищи, рассчитанные на длительное проживание. Находились и зажиточные (относительно) семьи. Но их было единицы. Все население гетто очень страдало от голода и холода. Люди буквально пухли от голода. Оладьи из картофельной шелухи, перекрученной на мясорубке, были деликатесом. Умирали от болезней, которые буквально косили людей. Осенью 1942г. ушла из гетто моя средняя сестра, ровесница октября, спортсменка, мастер спорта. Ей сделали русский паспорт и она надеялась попасть в партизаны. После войны она не отозвалась, очевидно, погибла. Мы остались вдвоем со старшей сестрой. Зиму 1942-1943 годов пережили с большим трудом. В гетто появились "душегубки" . Это машины с герметичной будкой, в которую выведена выхлопная труба. Они призжали по ночам. Две машины одновременно: одна-душегубка, другая с эсэсовцами. Подъезжают к любому понравившемуся дому, окружают его, выгоняют всех людей из него и садят в камеру. Пока машина выезжает за город, все люди там уже мертвые. Вот стоишь ночью, а сам начеку. Только заслышишь приближающийся рев моторов и душа уходит в пятки. А
вдруг на этот раз твой дом? Хорошо, если есть где спрятаться. Судьба пожалела нас до лета 1943г. Сестру арестовали гестаповцы за то, что она меняла простыню на картошку у русской через проволоку. Это было строго запрещено. Из гестапо не возвращаются. Я остался один. Мне было 17 лет. А за плечами почти двухлетнее пребывание в гетто. Сведения о партизанах все настойчивее доходили до обитателей гетто, как тщательно их не скрывали. Мы уже знали, что в гетто появляются связные, проводники и уводят людей в партизаны. Мы стали искать этих людей. Мы - это я и друг, мой ровесник. Вот однажды мы узнали, что сегодня вечером такую группу уведут в партизаны. Место сбора- перекресток улиц Сухой и Обувной. Это центр гетто, пятачок, место толкучки. Там всегда было много народу. Вот там мы решили подкараулить группу. Благо было где спрятаться, по обочинам густой кустарник. Мы засели там. С наступлением сумерек людей становилось все меньше и меньше. Приближался комендантский час. Мы вышли из укрытия и стали присматриваться к оставшимся людям. У многих из них форма была явно походная. Вдруг крик! Облава, немцы! Все кинулись кто куда. Мы вновь спрятались в свое убежище. Когда все утихло, мы вышли из укрытия. Но на улице не было ни души. Позднее мы узнали, что никакой облавы не было. Это был условный сигнал для знающих собраться вместе и способ избавиться от посторонних. Способ сработал безукоризненно. Не
7
так-то просто было уйти в партизаны. Уже много лет спустя я слышал такие разговоры. Не понятно, как это молодые полные сил и энергии еврейские парни и девушки сидели в гетто и ждали, когда их погонят на смерть? Объяснялось это просто. Немецкая пропаганда была так сильна и убедительна, что стоит сделать шаг за гетто и тебя тут же схватят, что в каждом селе немцы и полицаи и никуда ты от них не уйдешь. И напуганные люди бездействовали. А подпольщики, как я уже говорил, были сильно законспирированы.
Мы стали искать другой подходящий случай. Но он никак не подворачивался. Тогда я решился на отчаянный шаг. Уйти в партизаны самостоятельно. Абсолютно ничего не зная о местах их дислокации. Я поделился со своим другом. Он наотрез отказался идти, мотивируя, что мы идем на явную смерть, А что нас ожидало в гетто? Тем более, что и я и он остались одни, семьи наши погибли в гетто. И я решил уйти один. Хмурым сентябрьским утром 1943г. я вышел из дома. Накрапывал моросящий дождик. Подумалось, это к лучшему, меньше людей на улице. В руках у меня телогрейка и кошелка с куском черствого хлеба, в кармане коробок спичек. Я подошел к ограде гетто со стороны Танковой улицы. Нашел в заборе
дырку-лаз, их много было в колючей проволоке, огляделся по сторонам со стороны гетто и за его пределами, надел телогрейку, скрыв нашитые на рубашку " латы" , надвинул на глаза шапку, чтобы не было видно лица и юркнул через лаз. Быстрыми шагами я зашагал в сторону комсомольского озера, место отдыха минчан до войны. За ним кончался город.
Позади осталось гетто и двухлетняя кошмарная жизнь в нем, потеря всей семьи. Впереди неизвестность. Что ждет меня там…?
Еврейское население на оккупированной территории было обречено. Это понимали все—сами евреи, местные жители неевреи (белорусы, русские, поляки), немецкие власти и те, кто с ними сотрудничал. Единственная надежда оставалась на партизан, которые с оружием в руках боролись с нацистами.
Так сделал и Григорий Мойсеевич, будучи мальчишкой 17 лет. Все перепитии его скитаний, опасности, которые сопровождали его прежде, чем он попал к партизанам, а также участие в ратизанской войне дало ему счастье остаться в живых. Слова на иврите "ניצול השואה" я понимаю как спасенный кем-нибудь. Про Каплана Григория Мойсеевича можно сказать " Спасший сам себя" .
8
Записала со слов Григория Моисеевича -- Шапиро Любовь
Репатриировалась из Минска в 1991 г. Работаю в Израиле учителем десятый год. Собираюсь выходить на пенсию.
P.S. Вся история Каплана в партизанах будет описана во второй части и послана по Интернету на сайт www.souz.co.il в раздел Землячество Белоруссии.
1
Воспоминания о Минском гетто и о партизанах.
Каплан Григорий, бывший узник Минского гетто, партизан Второй мировой войны
Часть 2
Миновав озеро, я вышел к старовиленскому тракту, осторожно пересек его и пошел параллельно ему метрах в двустах в северозападном направлении. Немцы и полицаи на машинах и подводах сновали туда и обратно и одинокий путник мог вызвать у них подозрение. А в поле работали одиночные крестьяне и мне было менее боязно. Я то и дело оглядывался назад, проверял виднеется ли еще город. Мне казалось, что из каждого окна виднеющихся домов следит за мной немец. И вот-вот пошлет пулю вдогонку.
Наконец, городские постройки скрылись за горизонтом. Мне стало легче. Но что-то тревожило меня. Боже как я мог забыть? Латы! Желтые маленькие кружочки под телогрейкой, пришитые к рубашке спереди и сзади жгли мне душу, сердце. Мне стало жарко. Я быстро огляделся по сторонам, нет ли кого поблизости. Я был один среди этих безмолвных полей. Быстро снял телогрейку и с силой рванул за латы. Затрещала даже рубашка. Эти маленькие безобидные лоскутки ткани жгли мне руки. Они как-бы кричали мне: ты все равно еврей, еврей, еврей. Что с ними сделать? Бросить? Я растерялся. Решение пришло мгновенно. Вот уже выкопана глубокая яма прямо в борозде и злополучные символы еврейских гетто покоятся на его дне. А оттуда раздается: " ты все равно от нас не отделаешся, твое место с нами, с нами, с нами… " Мне показалось что схожу с ума. Сколько это продолжалось не знаю. Но хватило сил засыпать яму, сравнять это место и пойти прочь.
Время приближалось к полудню. Есть не хотелось, хотя я ушел из гетто не позавтракав, выпив наспех лишь стакан кипятка. По моим подсчетам я отшагал от города километров 20. Шел только полями и пролесками, тщательно огибая любые населенные пункты. Что делать дальше, куда идти? Я прошагал еще какое-то время. На одном из полей я заметил одинокого человека и рядом что-то большое движущееся. Осторожно подошел поближе. На большом камне, укутавшись в подобие плаща сидел сгорбленный старик и курил большущую трубку. Рядом паслась корова. Огляделся—вокруг ни души. Подумал , надо подойти к старику и обо всем рассказать. Что он мне сделает? В случае чего я всегда сумею убежать. Старик даже не
2
шелохнулся, увидев меня. Я ему сказал что я еврей, что сегодня утром убежал из гетто, где погибла вся моя семья, и что ищу партизан. Он долго молчал, прищурясь изучая меня. Потом тихо заговорил. В ближайших округах ни немцев, ни полицаев нет. Здесь партизанская зона. Надо зайти в первое попавшееся село и спросить " своих хлопцев" , так здесь называют партизан. " Иди с богом и не бойся" – сказал он напоследок, пожелав мне удачи. Он указал мне примерный путь. Поблагодарив его, я пошел в указанном направлении. От волнения у меня пересохло в горле. Боже, я в партизанской зоне, недалеко партизаны. Где-то в сорока километрах от Минска. Так просто! Если-бы об этом знали жители гетто.
Захотелось есть. Собрал на поле остатки неубранной картошки, подобрал укромное местечко возле ручья, разложил костер. Время клонилось к вечеру. Распогодилось. Ни разу за эти два с лишним года я не ел с таким аппетитом печеную картошку с подгоревшим черствым хлебом. Настроение поднялось. Напившись из ручья воды, пошел навстречу своей судьбе.
Теперь я уже не огибал села, а вошел в первое попавшееся. По совету деда я спросил где найти " своих хлопцев" . Всюду я встречал молчаливый отказ. Не знаем. Позднее я хорошо усвоил этот прием. Никто из местного населения, помогавшего партизанам, не укажет первому встречному место их дислокации. А пока я этого не знал, обошел еще три села. Тщетно. Уже стемнело. На память приходили повести и рассказы о партизанах гражданской войны, которые мы читали в школе и дома. Конечно, как это я сразу не догадался. Партизаны тщательно скрываются в дремучих лесах и найти их можно только ночью. И я решительно зашагал в сторону густого леса, черневшего на горизонте. Следует отметить что Белоруссия богата бескрайними лесами, сослужившими добрую услугу партизанам и являвшимися их родным домом. Я смело вошел в густую чащобу. Страха не было. Всю ночь бродил по лесу. Выходил из одного, заходил в другой. Кричал что было силы. Звал. Никто не откликался. Только ночные птицы да зверюшки испуганно шарахались в стороны. Лес молчал гробовой тишиной. Часто я замечал, что кружусь на одном и том же месте. Забрезжил рассвет. Стал накрапывать мелкий дождик. Уставший до изнеможения, я подошел к небольшому селению. У крайней хаты виднелся навес, доверху заполненный сеном. Не оглядываясь залез под него, бросился в сено и заснул мертвым сном.
3
Проснулся я от того, что кто-то тормошил меня за локоть. Открыв глаза, увидел над собой пожилого мужчину. Было уже светло. Сколько проспал, не знаю. "Вставай, там тебя ждет человек" ,--сказал он, указывая в сторону хаты. И манеры и повелительный тон, с которым это сказал, говорили, что сопротивляться бесполезно. Нехотя стал вылезать из-под навеса. А в голове мысли. Откуда меня заметили? Когда я влезал в сено было почти темно, дождливо.Вокруг вроде ни души. Позже я узнал, что население партизанских районов зорко оберегало партизан и немедленно сообщало им о любом незнакомце, появившемся в селе. Отряхнувшись от сена, зашел за угол дома. И обомлел. Передо мной стоял высокий молодой парень с автоматом наперевес, с автоматными дисками на поясе, в военной фуражке с нашитой вместо кокарды красной полоской наискосок, в центре которой красная звездочка. Живой партизан. Я лишился дара речи. В чувство меня привел его веселый , но строгий голос. " Кто ты, откуда ты, что ты здесь делаешь?" Я подробно рассказальо себе и показал ему свой еврейский паспорт, который захватил из гетто—лоскуток бумаги, на обратной стороне географической карты которрой были написаны на белорусском и немецком языках мои данные. Такие бумажки выдавали всем узникам гетто в юденрате. Он внимательно осмотрел бумажку и сказал: " пошли за мной" . Выйдя на улицу, он вскочил на коня, стоявшего рядом, и поехал медленным шагом. Я зашагал рядом. Так мы прошли несколько километров по проселочной дороге до следующего села. Спешившись у небольшого дома в центре села, он зазвал меня в дом. Мы вошли в светлую, чистую горницу. За столом сидел мужчина средних лет в военной форме с тремя кубиками. Я повторил свой рассказ, но более подробно. Он задавал дополнительные вопросы, интересовался подробностями жизни в гетто. Пока я рассказывал, хозяйка дома накрыла на стол. Меня сытно накормили. Потом офицер сказал, что он, парень что меня привел, и еще несколько человек—это диверсионная группа, направляющаяся на задание. Взять меня с собой не имеют права. Я должен пойти в штаб бригады, который находится в деревне Манылы в десяти километрах отсюда. Там меня зачислят в отряд. Моему рассказу он поверил и , как мне показалось, даже посочувствовал мне. Я же не жалел красок, рассказывая о жизни в гетто, наивно полагая, что меня, как узника гетто должны чуть ли не на руках носить. Как я ошибался. В этом я вскоре убедился. Мне примерно нарисовали путь маршрута, сказали, как проголодаюсь, чтобы зашел в любое село, в любой дом и меня
4
покормят, при этом непременно рассказать о встрече с ними и дали несколько опознавательных знаков (устно конечно). Тепло распрощавшись, мы расстались.
Время шло уже к обеду, когда, проходя очередное село, я решил пообедать. Выбрав дом покрасивее, зашел внутрь, поздоровался и попросил у пожилой хозяйки поесть. В двух словах рассказал о себе. Хозяйка засуетилась, пригласила в горницу, усадила за стол и стала готовить еду. Я стал оглядывать квартиру. В углах иконы. На стенах какие-то плакаты. Пригляделся. Плакаты с немецкими надписями. Забеспокоился. Поскорей бы перекусить и уйти. Тем временем хозяйка накрыла стол, угощает, просит не спешить. А я все больше и больше тревожусь. Вспомнилось, что, когда вошел в дом и сказал кто я, молодая женщина суетливо вышла из дома. Наспех поев и поблагодарив, направился к выходу. А хозяйка чуть ли не силой удерживает меня. Когда был уже у двери, она резко распахнулась и на пороге появились молодая женщина, ушедшая раньше и молодой мужчина в военном костюме без знаков различия с пистолетом на поясе, с красной полоской и звездочкой в фуражке. Поздорвался за руку, представился: " Саша, командир диверсионной группы" . Недав мне сказать ни слова, позвал за собой. Мы прошли на другой край села и вошли в дом. Там было несколько мужчин и хозяйка дома, пожилая женщина. Все это произошло так быстро, что не успелось даже ни о чем подумать. Между тем Саша приказал одному из ребят: " Садись и пиши протокол допроса" , указав на меня. Как будто молния меня пронизала. Немецкая агитация на стенах того дома. Протокол допроса. У партизан этого не может быть. А тут вваливаются в дов два здоровенных мужика с автоматами, высыпают на пол мешок сапог, зовут хозяйку и просят ее поменять их на самогонку. Ну конечно, я попал в ловушку. Очевидно, сбился с пути и вышел из партизанской зоны. А это полицаи, переодевшиеся в партизан. Я уже слышал, что полицаи устраивают такие ловушки на партизан. Лихорадочно заработали мысли. Как убежать отсюда? Тем временем хозяйка ставит на стол еду. Все садятся за стол, зовут меня, я отказываюсь, заставляют силой. Не обходится без спиртного. Я уже боюсь шелохнуться. Поев, выхожу во двор, думаю сбежать. Не тут то было. За мной уже следят. Захожу в дом. Начинают писать протокол допроса. Что говорить? Правду что сбежал из гетто? Выведут за дом и расстреляют. Начинаю выдумывать разную несуразицу. В это время в дом вваливаются два немца. Да, немца. Говорят по немецки. В немецких пятнистых
5
плащпалатках, вооруженные до зубов. Только в пилотках красные полоски. Тут я окончательно убеждаюсь, что это немецкая засада. Полицаи и немцы шефы. Что делать? Как убежать? А они все продолжают меня убеждать, что они партизаны, диверсионная группа, отправляются на подрыв " железки", железной дороги. Что это настоящие немцы, сбежали в партизаны. Что им трудно с ними общаться, тат как не знают языка. Спрашивают меня, знаю ли я немецкий язык. Говорю что нет, хотя знаю хорошо, общаясь с немцами в гетто научился. Тем временем наступает ночь и мы все отправляемся спать в сарай на сено. Там уже постелены покрывала. Лежу не смыкая глаз. Мысли путаются в голове. Надо же так по-глупому попасться. Слышу вроде все захрапели. Тихонько сползая вниз, выхожу наружу, якобы по своим делам. Смотрю, какая-то тень возле меня. Присматриваюсь, немец. Говорит по немецки: " Что, захотел пи,пи? " Заходим вместе в сарай и ложимся спать.
Настал новый день. Побег не удался. Русские все ушли из дома. Остались только два немца, да хозяйка. Слово за слово и у нас завязывается разговор с немцами. Они рассказывают мне свою страшную историю. Они австрийские немцы. Верой и правдой служили отечеству до тех пор, пока их сильных и здоровых не положили в госпиталь и на них начали испытывать различные химические отравляющие вещества. При этом они закасывают рукава и показывают руки в заживших язвах. К рукам прикладывали разные яды, которые разъедали руки до костей. Затем раны заживлялись и все начиналось сначала. Все это было уже во время войны с Россией. Когда они окончательно окрепли их призвали в армию и направили в войска СС. Их дивизия дислоцировалвсь в Логойске. Они говорят: " Если бы мы были в обычных войсках, мы бы, наверное, не совершили свой поступок. Но убивать невинных детей, стариков, женщин, после того, что они с нами делали, мы не могли. И однажды, сговоривщись, они сбежали с поста в полном боевом вооружении к партизанам. Им поверили и приняли в отряд, определив в диверсионную группу. И это время заходит Саша, их командир, и говорит мне: " Ты же сказал, что не знаешь немецкий?" Что тут было делать Я рассказал всю правду о себе. Мнение об этих людях у меня изменилось. Но зато не изменилось их мнение обо мне. Оказывается у них есть информация, что немцы вербуют евреев в гетто, забрасывают их в партизаны в качестве шпионов. Я и есть такой шпион. В дальнейшем я о таких случаях не слышал. Что мне оставалось делать? Убегать от своих? Куда? Здесь
6
появляется начальник особого отдела отряда, меня ведут в сарай, ставят лицом к стенке и он говорит: " Считаю до трех, если не сознаешся, стреляю" . Считает до трех, раздается выстрел, свист пули над головой. Смотрит на мою реакцию. А как я могу прореагировать? Узник гетто с двухлетним стажем, видавший столько смертей и ужасов, что эта шалость может показаться детской забавой. После того, как я убедился что я не у немцев, я успокоился. Но было бы глупо погибнуть от своих. Тем временем спектакль продолжался. Меня садят на подводу и везут в другое село. По дороге мне говорят, что пойман шпион еврей и его надо расстрелять. Идолжен сделать это ты. Приезжаем в село, размещаемся по домам, отдыхаем. Через какое-то время спрашиваю у начальника особого отдела, где же тот шпион, которого надо расстрелять? Он говорит: " А это мы пошутили" . Ничего себе шуточки. На этом мои испытания закончились. Через день Саша мне объявляет, что берет меня в свою группу переводчиком, ибо во время боевых действий трудно общаться с немцами. Я пробыл в этой группе две недели. Мы подружились. Но участвовать в боевых действиях мне не пришлось. Из Острошицкого городка сбежал в партизаны местный житель, учитель немецкого языка, взрослый мужчина. Конечно, его и взяли в группу вместо меня, пацана, да еще, еврея.
Меня откомандировали в штаб бригады. Я получил назна- чение в отряд " Пономаренко" . Бригада называлась " Штурмовая" . Командовал ею Лунин. Начались партизанские будни рядового партизана. Отряд наш располагался в нескольеих деревнях, стоящих рядом на опущке густого леса. Мы жили прямо в домах сельчан. Я был единственный еврей на весь отряд. Как меня приняли в отряде? Не дружелюбно. С первого дня пребывания в партизанах я на себе ощутил что такое антисемитизм. Но я был счастлив. О гетто думать не хотелось. Я был молод, здоров и силы быстро возвращались ко мне. Мне было совершенно не страшно, готов был лезть в любое пекло. Хотелось отомстить фашистам за гибель семьи, за поруганное детство. Но в отряде не поняли мой порыв. Часто насмехались надо мной. На большие дела (подрыв железки, крупные вылазки на немецкие гарнизоны) меня не брали. Но в ряде мелких операций все-же участвовал. В основном, это были нападения на обозы с продовольствием и оружием. Нам везло. Ни один обоз немцам не удалось спасти. Правда и с нашей стороны было достаточно жертв. Быстро пробежали три месяца.
7
Наступил Новый 1944 год. Впервые за два года я поднял новогодний бокал. Партизаны поздравляли друг друга, желали каждому выжить в этой проклятой войне, скорее добить немецкую гадину.
В январе случилось непредвиденное. В жестоких боях с фашистами понесла тяжелые людские потери партизанская бригада "Железняк" , дислоцировавшаяся в соседнем Бегомльском районе Минской области. Центральный штаб партизанского движения Белоруссии принял решение пополнить пострадавшую бригаду людьми из соседних бригад. Наша бригада выделила для этого 100 человек. Ну как обычно бывает в таких случаях, стараются избавиться от неу- годных. В это число попал и я. Попал еще один еврейский парень из соседнего отряда нашей бригады. Он был лет на 5 старше меня. В спешном порядке нас собрали и мы совершили стокилометровый марш-бросок за три ночи. Днем отсыпались. На четвертые сутки в середине дня строевым маршем вошли в районный центр Бегомль. Нас встретило командование бригады и поздравило с благополучным прибытием. Командовал бригадой " железняк" полковник Титков, Герой Советского Союза. Бригада была крупным партизанским соединением и состояла мз 15 отрядов. Всю нашу группу направили в один отряд. Этот отряд считался штрафным батальоном бригады из-за неперывного нахождения в боевых действиях. Командовал отрядом старший лейтенант Корниец.Дислоцировался он в деревне Милькуни, куда мы и прибыли под вечер того-же дня. Нас построили в шеренгу по два и командир отряда прошелся вдоль строя, внимательно рассматривая каждого. Я со своим собратом стояли рядом. Порав- нявшись с нами командир посмотрел на нас, остановился и ухмыльнулся. Впоследствии мы узнали, что были единственными евреями в отряде. Расквартировались партизаны в большом лесу, примыкавшем к деревне. Там были построены огромные землянки. В них было тепло и сухо.
Следует отметить, что к концу 1943 года партизанское движение в Белоруссии приняло огромные размеры и немцы вынуждены были с нами считаться. Так, весь Бегомльский район был очищен от немцев, а центр района Бегомль был командным пунктом бригады. Можно сказать, что в районе была восстановлена советская власть. Только колхозы не функционировали. Правда поля исправно засевались и в этом часто участвовали партизаны. Население исправно кормило партизан, сдавая им часть полученного урожая. Партизаны
8
всегда были сытно накормлены. Хватало и хлеба и мяса и сала и картошки. Не исчезала и самогонка, хотя официально была запрещена. Единственная была беда. Не было соли. Ее нельзя было вырастить. В районах, где господствовали немцы ее было достаточно, немцы обеспечивали. В партизанских же районах ее негде было достать. Население просто бедствовало. Партизаны же довольствовались тем, что добывали с боем у немцев. Приходилось помогать местному населению. Вся партизанская еда варилась без соли. Так было экономичней. А дневная норма соли на человека была 7 грамм. Наперсток соли. Его каждое утро в столовой получал партизан и солил себе сам в котелке.
С первых же дней пребывания в отряде я уже участвовал в боевых действиях. Совершили недельный рейд по вражеским малым горнизонам, изрядно потрепав немцев. У нас же потери были минимальные. Спустя две недели после пребывания в отряде меня и моего собрата вызвал командир отряда. " Даю вам ответственное задание" ,- сказал он. " Вы должны раздобыть соль для отряда. Сдайте оружие и отправляйтесь на задание. Без соли в отряд не воз- вращайтесь". Расчет был прост. Сдав оружие, мы лишались возмож- ности раздобыть соль боевым путем. Оставался единственный вариант. Выйти из партизанской зоны, идти в районы, где господ- ствовали немцы и просить соль у населения. Тут я должен заметить, что мой собрат (фамилия его была, по-моему , Тересфельд, точно не помню, звали Миша) был настолько похож на еврея, что его мог распознать даже слепой. Значит нас немедленно схватят немцы или полицаи и в отряд , естественно, мы больше не попадем. Чего и желал наш командир. Не выполнить приказ командира означало также смерть.
Нам ничего не оставалось. Мы отправились в путь, захватив с собой лишь вещмешки с сухим пайком на несколько дней. Выйдя со своей базы утром, мы уже к обеду покинули партизанскую зону. С осторожностью вошли в первое попавшееся село. Зашли в крайнюю хату. Попросили соли, не объясняя кто мы. Хозяйка дала стакан соли. Великий почин был положен. Из села уходили, неся за спиной килограмм пять соли. К вечеру обошли несколько небольших сел. Нам везло. Немцев и полицаев не встретили. Население сочувственно относилось к нам. Очевидно принимали за беженцев. Много ходило таких по свету. На ночлег мы устроились в заброшенном хуторе в густом лесу. Проснулись рано. От холода. Тепло от вытопленной печки не могло согреть застывшие стены. Сквозь побитые стекла проникла
9
январская стужа. Осмотрели наше богатство. Вещмешок был почти полон. Килограмм 25, оценили мы. Встала другая проблема. Как тащить на себе этот груз? Ведь он будет прибавляться. У Миши родился смелый план. Вернуться обратно в партизанскую зону и выменять соль на коня. Всю соль брать с собой не рискнули. Нас просто могли ограбить и убить. Отсыпали несколько килограмм, остальную тщательно спрятали на хуторе. Ориентироваться на местности мы уже научились хорошо. К полудню были у цели. Без труда за несколько стаканов раздобыли коня с упряжью и приличные сани. Еще за пару стаканов оделись в полушубки и валенки. Насыпали побольше сена и быстро понеслись по укатанной дороге. Мы осмелели. Стали заезжать в большие поселки. Один оставался в санях, другой ходил по домам. Случалось так, что с одного края въезжали мы мы в село, с другого — немцы или полицаи. Однажды чуть не столкнулись нос к носу. Во-время свернули в ближайший двор. Нас приняли за хозяев дома. Бывало, что жители сами предупреждали нас. " В поселке немцы, сматывайтесь, пока не поздно" . Вихрем выскакивали из поселка. Не избежали мы все же и обстрела. Полицаи заметили чужаков и открыли огонь. Спас лес, примыкавший вплотную к поселку. Погони не было. Побоялись партизан, часто наведывавшихся в эти края. Нас берегла какая-то неведомая сила. Судьбе, очевидно, было угодно оставить нас в живых в этой страшной войне.
Ределю мы промышляли, игоая со смертью в прятки. Когда огромный, восьмидесятикилограммовый мешок был полон, решили прекратить коробейничать. Совсем забыла про заброшенный хутор, наш первый ночлег, и соль, спрятанную там. Благо он был не совсем далеко, а время было послеполуденное. Направились туда. Дом стоял одиноко. После нас никого здесь не было. Уж очень жуткое место страшило людей. Нам было это наруку. Загнали лошадь с санями в сарай, распрягли и дали корм. Сено, овес, вода. Все это ,как нельзя кстати, было в сарае. Задраили окна всяким тряпьем, валявшимся в доме, и жарко затопили печку. Зажгли лучину, тоже оказавшуюся в доме, и разомлели. Решили устроить сабантуй в честь удачного выполнения задания. Еда у нас была.Выоивка тоже. Подумалось. Вот удивится командир отряда нашему возвращению.Заснули мы мгновенно. С довоенных времен я не спал так сладко. Уже совсем рассвело, когда мы встали. Умылись, позавтракали и тронулись в обратный путь. Дорога назад прошла без приключений.
10
Уже будучи в партизанской зоне, пришла в голову еще одна интересная идея. На часть соли из вещмешка выменять оружие. Мы
знали, что у населения припрятано в домах всякое оружие, которое они собрали на полях сражения после отступления Красной Армии. Без труда рздобыли несколько винтовок, ручной пулемет с дисками, ящик с патронами и много гранат. Хорошенько припрятав все это на дно саней, запорошили сеном, поверх положили мешок с солью и тоже замаскировали сеном. Довольные и гордые собой, прямехонько покатили в штаб отряда.
В деревню Милькуни въехали к вечеру. Подъехали к командирской избе. Командир отряда стоял на крыльце и беседовал с начальником штаба. Когда мы подошли к нему, он даже не узнал нас. Доложили о выполнении задания и сказали, что оно даже пере- выполнено. Подощли к саням и сбросили сено. Виднелся огромный мешок соли и оружие. Командир равнодушно посмотрел на все это, правда сказал: " молодцы" . Сухо скомандовал: " Сдайте все это на склад отряда и явитесь к начальнику штаба, он направит вас в роты."
Я попал в роту лейтенанта Мачавариани. Грузин, он работал до войны учителем в школе в Тбилиси. В 1941 году попал в плен к немцам и сбежал в партизаны. Интеллигентный человек. Миша попал в другую роту. С командиром роты вскоре случилась беда. Стал нарывать большой палец на руке. Время идет, а рана не заживает. Несколько раз резали в санчасти. Палец стал загнивать. Страшная боль, человек прямо почернел. Старые люди сказали, это " волосень" , надо идти к бабке шепталке. Лейтенант наотрез отказался. Старый коммунист, атеист, он не мог себе этого позволить. Начальник госпиталя, опытный хирург, сказал, что палец надо ампутировать, иначе начнется гангрена. Когда уже совсем стало невмоготу, вызывает меня командир и велит запрячь коня. Поехали к бабке в другое село. Она внимательно осмотрела палец, сказала что через неделю забудешь обо всем. Пошла в другую комнату, принесла оттуда пучок ржаных колосьев и какую-то воду. Поставила палец вертикально, подняла над ним пучок колосьев и стала сверху поливать пучок водой, так, что она стекала на палец. При этом она шептала что-то. Эту ночь лейтенант спал спокойно впервые за много ночей. Трижды мы ехали к бабке и она повторяла эту же процедуру. На второй раз я своими глазами видел, как какой-то вьющийся волос переполз с больного пальца на пучок колосьев. Через неделю палец окончательно зажил. После этого случая лейтенант как-то привязался ко мне. Опекал, не давал насмехаться. Про
11
мастерски выполненное задание в отряде молчали. Так им было выгодно. Не могли простить еврейскую смекалку.
Меня назначили вторым номером на ПТР (противотанковое ружье). Первым номером был здоровенный мужик, местный житель. Ружье положено носить вдвоем, но он носил его сам. По танкам мы из него не стреляли ни разу, но по бронемашинам стреляли не раз. Случа- лись и меткие попадания. Я уже говорил, что бригада " Железняк" была крупным партизанским соединением. В составе бригады была артиллерийская батарея, много моторизованной техники. Был у нас и партизанский аэродром, обслуживавший партизанские бригады и отряды Минского соединения. По ночам юркие " кукурузники" и Илы привозили нам боеприпасы, продовольствие, прессу. Увозили тяжелораненых. Нашей роте не раз приходилось быть в охранении аэродрома.
В феврале месяце отряду поручили проверку по шоссе Лепель-Докшицы. Надо было парализовать движение по этой дороге. По ней двигалась к фронту боевая немецкая техника. Операцию тщательно готовили. Были проработаны мельчайшие детали. Мост сильно охранялся. В подробности я не был посвящен. Нашему расчету ПТР было поручено занять оборону в одном из старых окопов на дальних подступах к мосту. Нужно было не пропускать подкрепление по второстепенной дороге. Бой был открытым и кровопролитным с обеих сторон. Немецкая мина угодила прямо в бруствер нашего окопа. Осколки меня не задели, но я был засыпан землей. Мой первый номер был тяжело ранен. Я контужен. Сознание пришло ко мне лишь через сутки. Первые два дня я ничего не видел и не слышал. Слух на одно ухо я потерял, зрение вернулось не полностью. Мост мы взорвали дорогой ценой. Много было убитых и тяжелораненых. Партизанский госпиталь бвл заполнен до отказа. Легкораненые и контуженные вылечивались в крестьянских домах. Больше месяца я провалялся в постели, пока пришел в себя. После выздоровления меня перевели в хозяйственный взвод. В боевых действиях я больше не участвовал.
Наступила весна. Чувствовалось приближение тепла. А вместе с ним долгожданное освобождение. В мае немцы начали блокаду на партизан Минской области. С фронта были сняты войска и брошены против партизан. Мощная военная техника, танки, самолеты, артиллерия направлялись на партизан. У немцев был план загнать всех партизан в Борисовский район, где находилось огромное непроходимое болото" Палие" и там потопить. Все партизанские зоны области были
12
взяты в кольцо, которое постепенно сжималось. Задача партизан была либо с боями прорвать вражеское кольцо, а за его пределами было относительно спокойно. Либо мелкими подразделениями замаски- роваться в таежных местах и пропустить через себя цепи врагов. Оба варианта таили смертельную опасность. Но третьего не было дано. Ма- териальная база хозяйственного взвода была расположена на неболь- шом острове среди болота. Дорогу туда знали не многие. Там мы и отсиделись. Немцы на остров не сунулись. Сигналом выйти из укрытия послужил такой эпизод. Ненавистная " рама" (немецкий самолет –раз- ведчик с двумя фюзеляжами) пролетал над нами выискивая партизан. Зенитным огнем эта " рама" была сбита. Мы знали , что у партизан нет зенитных батарей. А орудийная кононада приближающегося фронта доносилась до нас последние несколько дней. Со стороны шоссе слышен был мощный гул моторов. Мы вышли из болота на "твердую землю". Немцев не было в помине. По шоссе двигалась на запад Советская военная техника. Мы увидели солдат, офицеров в погонах, впервые за столько лет. Родных советских солдат. Радости нашей не было конца. Обнимались, целовались. Взрослые бородатые мужики плакали. Наконец-то дождались. Сколько жизней унесла война? Многие партизаны добровольно уходили с войсками на запад, добивать ненавистного врага. Им тут-же выдавали военную форму и они с гордостью щеголяли перед нами, остающимися здесь.
Блокада не уничтожила партизан. Кто уцелел, возвращались на свои базы. Мы поменялись ролями с немцами. Уцелевшие немецкие подразделения ушли в леса. Нашему отряду поручили вылавливать в лесах уцелевших немцев. В основном, сопротивления они не оказы- вали. Эта операция помешала нам участвовать в знаменитом параде партизан в Минске. Меня как малолетку, вскоре отпустили домой. Я не знал радоваться или нет. Дома не было. Родных тоже. Все же я пришел в Минск. Родной город лежал в руинах. Взялся за восстановление города. Но долго не выдержал одиночества. Явился в военкомат и попросился добровольцем на фронт. Был направлен в зенитную артиллерию и до конца войны, находясь в действующей армии, оборонял военные стратегические объекты в прифронтовой полосе. Демобилизовался в 1947 году по состоянию здоровья. Был снят с военного учета в связи с контузией. В этом же году получил инвалидность. За боевые заслуги награжден орденом отечественной войны, партизанской медалью и рядом юбилейных медалей.
|
|
|
