ОТРЫВОК ИЗ КНИГИ «СКВОЗЬ ДЫМКУ СНОВ-ВОСПОМИНАНИЙ»
Я смотрел на них сбоку. Я смотрел, а в мыслях проносилась их, такая разная и так схожая судьба, судьба евреев, которых хотели оторвать от Истины, от Торы, от всего еврейского. Я сравнивал моих учителей. Слезы навертывались на глаза. Мне было очень хорошо, и очень – печально:
-Почему мой отец не дожил до этих дней? Почему ему не было суждено приехать в Эрец Исраэль? Почему я не могу сидеть с ним, говорить, может быть, учить Тору?..
Почему?..
Умер мой школьный учитель, с которым практически не виделись с 1954 года, когда я закончил десятый класс средней школы №4 им Короленко в городе Речице. Сорок шесть лет! У меня сохранилась выпускная фотография после окончания седьмого класса, где учитель физики и математики Наум Матвеевич Комиссаров с огромной шевелюрой восседает посередине пирамиды снимка рядом с директором Черкесом и учительницей английского языка Любовью Израилевной Карасик.
В первом ряду сидят «три мушкетера»: Эмка Богданов, Марик Косой, я и Игорь Гребенчук.
Все эти люди в какой-то мере связаны с моим отцом, сталкивались, беседовали, общались. Именно поэтому я и хочу хотя бы чуть-чуть затронуть эту тему, хотя она сама по себе – отдельная повесть о послевоенном, тяжелом детстве. Голодали, не всегда были хорошо одеты и даже писали на самодельных «тетрадях», сшитых из старых газет. Писали между печатных строк. Так что до конца существования Советии не только читали «между строк», но и умели писать.
Судьба разбросала нас по весям России. Изредка мы встречались на жизненном пути с Мариком, хотя последнее время оба жили в Ленинграде. Эмка окончил строительный техникум и где-то работал строителем, женился, родил детей. Игорь стал профессиональным военным, кажется, работал на аэродроме.
Прошли годы. Мы проделали нелегкий путь по Израилю: кибуц «Ашдот-Яаков», кибуц «Амир», Кирьят-Шмона, Хайфа, Иерусалим…
И вдруг в нашем доме оказался Марик - турист из Ленинграда.
Детство, юность невозможно забыть – это самые яркие, самые тонкие чувства еще не испорченных душ. Говорили, говорили, говорили, вспоминая прошлое… Через пару лет Марик с Эллочкой (они первые из нас создали семью) приехали в Израиль, устроились в новом квартале Лода.
Мы стали встречаться, общаться, наверстывать упущенное.
Ведь по сути дела человек не меняется. Он может похудеть или ожиреть, сгорбиться, поседеть и полысеть, но душевная суть человека остается той же. Хотя мы и стали религиозными, старающимися строго соблюдать Законы, а они – пока что нет, но все мы остались теми же «мальчишками далекого детства». Внезапно нашелся друг юности Костя Ядченко... Где ты, Игорь?..
Но вдруг легенда стала оживать, облачаться в плоть. Наши – речицкие. Нашелся Марик с Эллочкой. Вычислили Алика Неймана с супругой Гретой. А потом чудесным образом через Свету Маскалик обнаружился и Эмка (Эммануил) Богданов, оказавшийся с семьей в Америке. Кажется, круг замкнулся.
Мы, вспоминая учителей детства, чаще всего говорили об учителе физики и математики Науме Матвеевиче Комиссарове, не зная ничего о его судьбе. Более того, вообще не были уверены, что он жив. Но наши споры не становились менее горячими.
Были две тезы: Марик утверждал, что Комиссаров «испортил» его, не заставляя зубрить материал; я же уверен, что он «открыл» мне будущее, заставив мыслить и решать самостоятельно.
Немного об учителе.
В нашем провинциальном, когда-то еврейском городке жили незаурядные личности. Если проследить даже судьбу «мушкетеров», то можно увидеть, что мы все не зря прожили часть жизни.*
Все учителя СШ №4 им Короленко были слабым подражанием по сравнению с Наумом Матвеевичем Комиссаровым.
Он стремительно входил в класс на своей несгибаемой ноге. Густая стоячая шевелюра черных вьющихся волос возвышалась над головой. Он быстро бросал пронзительный «орлиный» взгляд выразительных черных глаз, моментально взором гроссмейстера оценивая обстановку. Усаживался за столом или возле доски, ружейным дулом выставляя впереди себя не сгибающуюся после ранения ногу. Его уроки были необычными. Физику и математику он любил, рассказывал интересно и увлекательно, постоянно ставя задачи и вопросы ученикам. Бороться с послевоенными классами не любил, а может быть, и не желал. Он почти не употреблял общепризнанные приемы: ставить в угол, выдворять за дверь, пригонять на ковер к завучу или директору, исключать временно из школы или, что для меня было страшным, вызывать родителей.
Я тогда еще не знал о тесном знакомстве Комиссарова с моим отцом, с которым они подолгу беседовали, часто «выпивали» за жизнь. Как потом выяснилось, заочно он хвалил меня отцу за остроту ума, но называл лентяем. Но я на всю жизнь был ему благодарен, что он никогда не вызывал моих родителей на разборку. Я любил своих родителей, в душе очень гордился ими, высоко ценил.
Вызов родителей «на ковер» был для меня самым жутким испытанием, и я старался делать все возможное, чтобы не довести до этой меры.
Отец ценил Комиссарова, как толкового, знающего человека, учителя высокой квалификации, хорошего еврея, в тогдашних понятиях…
Еще он был дружил с нашим родственником Мишей Левиным (Бабин), женатым на двоюродной сестре матери Тане Пекаровской. Миша тоже был очень талантливым евреем: учитель, прекрасный художник-самоучка, шахматист. На этой почве они и дружили с Комиссаровым.
Уроки Наума Матвеевича были до крайности оригинальны и не похожи на советские схемы. Он не очень уважал классную массу. Для него существовали только талантливые, думающие ученики, среди которых большинство оказывалось евреями. Он никогда и ни перед кем не скрывал своего еврейства, да и внешность, и выговор у него были типично еврейские, как и подход к делу – тахлес. Зная, что ученики терпеть не могут учебную скуку и всегда занимаются на уроках втихую чем-то интересным, он этого «не замечал», лишь бы не мешали ему вести урок. Внезапно он задавал какую-нибудь задачу с условием, что кто первый ее решит, тот свободен до конца урока, и может тихонько делать все, что пожелает. Вот тогда-то мы и включали свои задолбанные ненужной зубрежкой мозги. Ведь каждый хотел заработать свободу: играть в морской бой, сочинять рифмы, гулять по морям и странам мира, писать записки и еще тысячи интереснейших занятий. Получалось так, что все те же люди, включая Марика и меня, выигрывали этот «комиссарский» приз. Сам же он мог сидеть в школьной кладовой, которой заведовал тоже еврей, и подолгу играть в шахматы с талантливыми учениками.
Частым его партнером был Алик Нейман.
Заочно мы его звали «комиссар».
Вообще Речица, захолустный городок на Днепре, выдавала способных евреев, в чем, на мой взгляд, немалая заслуга и учителя Наума Матвеевича. Если на кончике пера просмотреть только судьбу Марика, то можно этому поверить. Поступление в институт, особенно еврея, всегда было лотереей со многими неизвестными. Марику не повезло, и – он вынужден был окончить техникум. Затем – институт, первые спортивные успехи. Он начал заниматься штангой и стал призером в своей весовой категории. Окончил институт инженером. Чемпион по тяжелой атлетике. Самостоятельно научился фотографии (помню наши общие первые шаги еще в школе и в фото кружке, и в спортивной секции по гимнастике) и дошел до уровня, когда его снимки стали регулярно помещать в престижной ленинградской газете «Смена». Когда-то мы вместе начинали увлекаться филателией, и здесь Марик обошел нас. Сегодня он один из известнейших филателистов, его большие статьи помещают и в немецких, и в английских журналах по филателии. Он на международных выставках завоевал несколько медалей, включая второе призовое место – серебряная позолоченная медаль. Только что прибыв в Израиль, он сразу же принял участие в международной филателистической выставке и принес Израилю серебряную позолоченную медаль. Некоторые фотоснимки Марика украшают мою книгу: «О гипнозе в прозе». На выставке «Глазами новоприбывших», демонстрировавшейся в Иерусалиме, были три оригинальные фотографии Меира (Марика) Косого…
Комиссаров прошел Финскую войну и сразу же ушел воевать с немцами. Попал в окружение, прошел штрафной батальон. И эти события объединяли его с моим отцом. Они могли быть откровенными и рассказывать друг другу то, что тщательно скрывали даже от родных. Затем ранение в ногу, и уже его правая нога не сгибалась навсегда.
1944 год, послевоенная Речица, его маленькие дочь и сын нашли подозрительную вещь. Этот предмет взорвался у них в руках. Дети были ранены. Дочка осталась с поврежденным глазом. Война, война, война…
Потом умер мой отец. Редкие приветы от учителя я получал уже через мать, пока она жила в Речице, до самого нашего отъезда. Когда стало известно, что мы собираемся в Израиль (а это были – «отщепенцы», «предатели народа» и, вообще, ненормальные в глазах еврейских обывателей!), мать говорила, что Комиссаров встретился на улице, не отвернулся, а стал заинтересованно расспрашивать о нас.
Однажды на улице Ленинграда я увидел вроде бы знакомого, очень постаревшего человека. Он прямо на улице бросился ко мне. Это оказался мой учитель физики и математики Комиссаров. Странно было видеть, как душевно обращается еврей к изгою. Он знал о планах на выезд.
Мы с ним зашли в ленинградскую синагогу на Лермонтова. Помню высочайший купол, грандиозный зал для молитвы и моего пожилого учителя, который поразил меня тем, что стоял и истово молился Б-гу. Для меня тогда это было таким нездешним.
Итак, мы буйно и бурно спорили за столом с Мариком (Меиром) Косым, моим школьным другом. О Комиссарове спорили иногда до неприличия, как бывало в детстве, не глядя на то, что я уже весь в седой бороде, а Марик потерял свою шевелюру. Однажды спор был до того яростным, что наши субботние гости включились в него, хотя кроме сестры Зины никто его в жизни не видел…
Через пару дней – бешеный звонок. На том конце провода – Марик:
-Догадайся, кто приехал в Израиль?
Я стал перебирать всех наших бывших знакомых, даже предположил, что Эмка приехал из Америки. Но все оказалось неверным…
-Приехал Комиссаров!.. – Марик был очень возбужден и взволнован, рассказал мне, что был на встрече, где были речичане, и ему сказали, что приехал Наум Матвеевич с дочерью Лёлей. Живут они в Ашдоде, там же, где и Света Маскалик. Я назавтра же хотел поехать в Ашдод, но более трезвый Марик сказал, что вначале нужно выяснить, где они сейчас и не приглашены ли уже. Их, действительно, пригласил в религиозное поселение «Кфар Ароэ»...
Связываться надо было через Свету Маскалик.*
Итак, я был в нокауте. Чтобы выяснить, где живет учитель, надо было обратиться к Свете. Откровенно говоря, после всего я побаивался ее…
Но не было выхода. Я долго извинялся перед нею по телефону, хотя и не знал за что. Она оказалась милой и доброй, как и в прежние годы.
И вот мы в «Субару» едем из Иерусалима в Ашдод. В машине - Марик, Алик Нейман, моя сестра, тоже бывшая ученица Комиссарова, Лея и я. Всю дорогу разговоры о детстве, о наших учителях и, конечно, о Науме Матвеевиче Комиссарове.
Тут же я узнал, что Алик через маму родственник знаменитого праведника из Гомеля, Карасика.
И вот мы уже рыщем по Ашдоду в поисках нужного адреса.
Встретились. Только по другому ты можешь понять, сколько прошло времени. Ведь эта встреча через 46 лет. Но Ноах бен Мордехай (тут я узнал его настоящее имя) почти не изменился, немного усох, поседел, но такой же пристальный, пронизывающий взгляд, неиссякаемый юмор, точная мысль, ясная, светлая голова. Когда я его спросил, помнит ли он мою тетю Софью Захаровну Плоткину, преподававшую математику в той же школе, то он ответил так, как может сказать только Комиссаров:
-О, это был великий математик… Она умела считать даже до трех…
Мы сидели на солнечном балконе их квартиры. Лилось солнце, прохладный ветерок изредка нарушал полный штиль, был стол, заставленный закусками и бутылками домашнего вина. На бутылках была этикетка с фотографией 7-б класса средней школы №4 г. Речица…
Учитель и пил, и закусывал, и говорил, говорил. Вот тут-то я впервые узнал, что Ноах Комиссаров с раннего детства девять лет учился в одной из первых хабадских иешив в г. Кременчуге…
Затем, не пройдя ни одного класса школы, поступил в университет на физико-математический факультет, который закончил с отличием.
В конце встречи влетела Света. Ее приняли, как королеву. Я вновь и вновь приносил ей извинения. А моя жена потребовала, чтобы ее «прощение» было зафиксировано на видеопленке. Я подарил Свете мои книги в виде компенсации за «ущерб». Света оказалась такой же, как и была – доброй, веселой, душой компании. Это была потрясающая, задушевная встреча старых друзей. Для Леи это было оживлением давнего мифа, тех рассказов, которые она постоянно слышала в течение более 30 лет…
Потом мы пригласили их с Лелей к нам в Иерусалим на субботу. От автобусной станции мы сразу же поехали к Стене Плача (Котель Маарави). На площади перед Стеной было немного народу, светило солнце, чирикали птички, важно расхаживали по Стене голуби. Нам было хорошо и возвышенно. Мы с реб Ноахом помолились дневную молитву Минха. Кстати, оказалось, что в Ашдоде реб Ноах один из почетных молящихся в синагоге. Его все уважают и посылают быть ведущим молитвы (шлиах цибур). Учитель впервые за долгие-долгие годы чувствует себя счастливым: в своей стране, среди своего народа, в своей синагоге в постоянном обращении к Своему Б-гу.
Он уже собрался уезжать один в Израиль, если бы дочка не согласилась. Старый учитель безумно хотел быть у себя дома, среди своих…
Надо было видеть, как он с детской непосредственностью и с восхищением созерцал евреев, одетых в традиционные одеяния, как в умилении гонялся и обнимал детишек с пейсами и в развевающимися цицит…
Его восторгу не было предела все двое суток, которые он гостил у нас. Суббота прошла с большим подъемом. И так обычно у нас немало гостей, в основном новоприбывших евреев, а сейчас посмотреть на легендарного учителя из далекого детства пришло еще больше людей. И на молитвах, и на трех субботних трапезах, и на уроке Торы на русском языке, который вот уже четыре года проводится у нас по субботам…. Полный триумф. А он все стеснялся: «Ну, какой я учитель? Откровенно говоря, я вообще не учитель...»
Действительно, он никогда не был типичным советским учителем.
Два учителя
Самое впечатляющее событие произошло в воскресенье (ем-ришон), когда мы поехали на утреннюю молитву к моему раввину и Учителю (Море), праведнику Иерусалима, раву Ицхаку Иосефу Зильберу. После болезни он еще слаб, и утром, и днем мы приезжаем к нему домой, чтобы составить молитвенный миньян.
Я познакомил двух моих учителей: учителя моего детства и сегодняшнего Учителя жизни. Реб Ноах 1913 года рождения, рав Ицхак – 1917. Очень много общего у них. Оба – немолодые люди. Оба прошли тяжелейшие годы первых, средних и поздних периодов зверской советской власти. Оба с детства учились Торе. Рав Ицхак учился у своего отца-раввина, а потом – всю жизнь учился и учил Торе (все главы русских иешив в Израиле, России, Америке, Европе его ученики). Реб Ноах – 9лет в кременчугской иешиве и еще 6 лет с талмид-хахамом. Оба они ни одного дня не учились в нормальной школе. Оба поступили и отлично закончили физико-математический факультет университета.
Рав Ицхак – талантливейший математик, любимец академика Чеботарева. Оба работали учителями физики и математики в средней школе.
На этом сходство кончается. Рав Ицхак всю жизнь с опасностью для жизни и семьи выполнял Заповеди, учил Тору и соблюдал Субботу.
Учитель Комиссаров, как большинство евреев того поколения, где-то сломался и пошел по обычному пути советского учителя.
Все молитвы в доме рава особые.*
После молитвы рав вдруг подошел к реб Ноаху. Рав Ицхак чувствовал себя совсем неважно, что было заметно по нему. Он подошел к нему с толстым томом Талмуда и тут же стал учить с ним, как определить кашерность, если полностью повреждены копыта, или – жевательный аппарат, как определить кашерность по рогам или по срезу седалищных мышц животного… Они занимались 40-45 минут без перерыва. Все обычные посетители рава разошлись, остались двое дожидаться его по какому-то срочному делу (а какие дела не срочные?!) Они сидели два седых, крепких еврея, чем-то очень похожие, хотя один с бородой, а второй – бритый. Чувствовалась та же хватка, острый взгляд учителя…
Я смотрел на них. Я смотрел, а в моих мыслях проносилось то, что я написал выше, сравнивая моих учителей. Слезы навертывались на глаза. Мне было очень хорошо, и очень – печально: почему мой отец не дожил до этих дней? Почему ему не было суждено приехать в Эрец Исраэль?
Когда мы ушли от рава, то р. Ноах, погрозив мне пальцем, сказал:
-Я, с Б-жьей помощью, проверю все это еще раз. Очень интересная глава… Твой рав – большой талмид-хахам, а как скромно держится…
Ему уже не удалось проверить… Он лежал в постели, когда мы в последний раз навестили его в Ашдоде. Работала только одна рука, трудно было повернуть голову, еле говорил. Но его мозг, его светлая еврейская голова работали безотказно до последних минут жизни. Мальчику-родственнику он подарил тфиллин на Бар-Мицву и, играючи, задал ему несколько арифметических задач.
Праведные евреи уходят или в субботу, или в особый день. Реб Ноах бен Мордехай Комиссаров, мой старый учитель, ушел в иной, правильный и вечный мир в начале месяца (Рош ходеш) Кислев, в тот месяц, когда мы празднуем праздник свободы, избавления от греческого антирелигиозного ига – Хануку. Он похоронен в Святой земле на ашдодском кладбище. Слава Б-гу, на тридцатый день со дня похорон было 10 евреев, сказали Кадиш. Среди миньяна были и ученики рава Ицхака, которые проводят грандиозную работу среди «русских» евреев Ашдода.
Мне выпала честь говорить Кадиш по Ноаху бен Мордехаю, зихроно ливраха!
|
