|
|
Книга С.М. Марголиной "Остаться жить" УЗДА, ГЕТТО, ПОГРОМ
|
Минул первый тяжелый месяц оккупации, конец которого был отмечен изданием зловещего приказа: все евреи должны покинуть свои дома и в течение двух дней переселиться в гетто. Для гетто отводились две улицы: Ленинская и Пролетарская. С собой разрешалось брать только крайне необходимый скарб. Домашнюю утварь, мебель, скот брать запрещалось. Все узники гетто, взрослые и дети, начиная с 10-летнего возраста, должны носить на левой стороне груди и на спине круглые нашивки желтого цвета определенного диаметра - "латы". Ходить по тротуарам запрещалось, только посередине улицы, за неповиновение - расстрел. Таков был приказ, который под угрозой смертной казни следовало выполнять.
Мы покидали наш дом, нашу улицу и прощались с соседями. Нас приютила семья моего дяди, так как он жил по Ленинской улице, вошедшей в гетто.
Гетто... С первых же дней стал формироваться его тяжелый, жестокий быт: скученность, теснота, оторванность от внешнего мира, страх предстоящей расправы, который питался зловещими слухами. Ни у кого не вызывало сомнения, что мы попали в западню, вырваться из которой практически невозможно. Гетто обнесли со всех сторон колючей проволокой. На деревянном щите, укрепленном у входа, на стенах домов были вывешены приказы, предписывавшие правила поведения:
за нарушение режима - расстрел, за выход за пределы гетто - расстрел, за общение с местными жителями - расстрел.
16 октября вечером начальник местной полиции Викентий Витковский собрал в клубе им.Тельмана узников гетто, представителей от каждой семьи, и сделал заявление: все жители гетто завтра утром, то есть 17 октября, будут вывезены в Минск. Надеть на себя следует лучшую одежду, причем - было оговорено, - если кто надевает платье, не следует надевать поверх юбку и кофту, и, наоборот, надев кофту с юбкой, не разрешается надевать платье. Все лучшие вещи, если они запрятаны, должны быть извлечены и положены на видное место. Также следует поступить и с семейными драгоценностями. Машины на территорию гетто будут поданы к 6-ти часам утра 17-го.
Растревоженные, предчувствуя недоброе, расходились узники после этого собрания. К сожалению, многие из собравшихся тогда в клубе поверили в эту гнусную ложь. Иначе и не могло быть: Витковскому доверяли, его все знали - скромный человек, добропорядочный сосед. Но и поверившие и не верившие ему в ночь с 16-го на 17октября не уснули, в тревоге ждали наступления утра, ставшего для многих последним. Безмятежно спали только маленькие дети, им снились сладкие сны.
Ночью в гетто пробрался бежавший из Шацка, чудом спасшийся от погрома мужчина. Он рассказал о случившейся там катастрофе. "Технология" была та же. То же обещание вывести накануне всех в Минск, назавтра - уничтожение.
17 октября в 5 часов утра гетто окружили плотной цепью вооруженные до зубов гестаповцы и полицейские. Уже ни у кого не вызывало сомнений - готовится погром. Поползли слухи, что будут расстреливать только молодых и, в первую очередь, мужчин. Их стали лихорадочно прятать. Мой отец (к началу войны ему исполнилось 35 лет) и дядя Борис успели укрыться в сарае внутри поленницы ровно уложенных дров. Эта спасительная поленница навсегда разлучила моих родителей.
Глубокие рвы вырыли за "греблей" (так называли небольшой район в конце местечка, расположенный за мостом через неглубокую речушку Уздянку). Очевидцы рассказывали, что рвы копали военнопленные. После того как они выполнили свою работу, их тут же расстреляли.
Около 7 часов в гетто стали въезжать спецмашины, в них загоняли узников гетто. В основном это были женщины, дети, старики. Благодаря распространившимся слухам, передаваемым из дома в дом, о том, что будут убивать только молодых женщин и мужчин, какой-то небольшой части узников удалось укрыться до начала погрома и спастись.
Стоял раздирающий душу крик. Тех, кто отказывался лезть в машину, расстреливали на месте. Груженные несчастными жертвами "черные вороны" двигались по направлению к "гребле", ко рвам. Кровавая жатва набирала силу.
Что было там, за "греблей", рассказал единственный оставшийся в живых свидетель - 12-летний Эдик Уэльский, рожденный от смешанного брака: матери-еврейки и отца-белоруса. Отцу удалось буквально вырвать сына из рук палачей в тот момент, когда он, уже раздетый, у края рва ждал своей участи.
Всех заставляли раздеться догола. Убивали из пулеметов, трупы сбрасывали в ров. Если пулеметная очередь допускала "пробелы" и огонь не прошивал всех подряд (чаще всего это были дети), их сбрасывали живыми в ров вместе с убитыми.
Рассказывали, что немец-шофер, потрясенный увиденным, потерял сознание, упал в обморок. Его тут же на "боевом посту" сменил шофер из местных жителей и вполне успешно выполнял свою работу. Не буду называть его фамилию. У него есть дети, внуки, правнуки. И умер он благополучно, в своей постели и был похоронен с почестями.
И еще рассказывали, что уже после погрома местный полицейский Сашка Жданович, верный подручный фашистских карателей, ходил по местечку и похвалялся, что ему посчастливилось поучаствовать в погроме и быть свидетелем предсмертных мук своих соседей и знакомых. С особой кровожадностью он смаковал подробности гибели молодых девушек, которых хорошо знал.
До глубокой ночи захлебывались пулеметы, потом стали слышны редкие выстрелы, а на рассвете наступила мертвая тишина в буквальном смысле этих слов.
Что же было с нами в тот скорбный день, в те трагические часы? Что творилось в нашем доме? Дедушка с бабушкой, умудренные трагическим опытом прожитых лет, понимали, что нас ждет, что нам предстоит. Они готовились принять достойно свою смерть. Лихорадочно, неловкими движениями старческих рук надели заранее заготовленные саваны. Поверх натянули свои повседневные одежды и, повернувшись лицом к востоку, творили молитву. Спокойно, покачиваясь, они молились под гул машин, увозящих жертвы на расстрел, под их предсмертные стоны и крики... Потрясенный происходящим дед произнес кощунственные слова:
- Роза, Бога нет.
- Как? - ужаснулась тетя Роза.
Старый человек, у края могилы, у разверзшейся бездны, глубоко-верующий - и сказать такое...
- Был бы Бог, он не допустил бы этого, не позволил, - ответил дедушка.
Нам, своим детям и внукам, он приказал спрятаться в погребе. Тетя Зелда уговаривала его и бабушку укрыться вместе с нами. Они наотрез отказались.
- Мы вас прикроем, мы вас спасем. Нас они не тронут, зачем им старики, они на нас пули пожалеют, - твердил дед.
Когда мы все укрылись в погребе, дед, собрав последние силы, придвинул на крышку погреба кухонный шкафчик. И тут же в дом ворвались каратели - немцы и полицаи. Мы отчетливо слышали немецкую и русскую речь. По топоту ног, раздававшемуся над нашими головами, мы предположили, что их было человек пять-семь.
- Нас здесь двое, - сказал дед, - больше здесь никто не живет.
- Да, да, - подтвердил полицейский, - только эти два старика.
Он, конечно, знал, сколько семей живет в этом доме и, очевидно, догадывался, где мы спрятались. В тот момент он спас нас от смерти. Мы, сидящие в погребе, не знали его имени и никогда уже не узнаем, потому что, выжив тогда, узники из погреба вскоре погибнут в Минском гетто. Уцелею только я одна из тех пятнадцати человек, и первым моим спасителем был тот безвестный полицейский.
Дедушку с бабушкой вывели во двор. Мы отчетливо слышали шорох их, не отрывающихся от пола, шаркающих старческих ног, обутых не по сезону в валенки с галошами. Достойно и спокойно переступили они порог своего дома, закрыли за собой дверь. В свой последний час они были убеждены, что исполнили человеческий долг перед миром и перед людьми, родили и воспитали достойных детей и, как им казалось, смогли спасти их от неминуемой гибели.
В кузов машины сами они взобраться не смогли. Слишком стары и немощны были. Дабы не утруждать себя, каратели расстреляли их тут же во дворе у забора. Мы только услышали два отрывочных винтовочных выстрела. Назавтра их тела свезли в общую братскую могилу, где они и нашли свой вечный покой.
Ров тем временем заполнился. Его засыпали землей. Очевидцы рассказывали, что еще несколько дней пропитанная кровью земля стонала и шевелилась. Постепенно все успокоилось, только стаи ворон творили надо рвом свою поминальную молитву.
Незадолго до рассвета, когда замолкли пулеметные очереди, не стали слышны единичные винтовочные выстрелы и в местечке наступила хотя и жуткая, но все же сулящая спасение тишина, мы приняли решение выйти наружу. Общими усилиями, упираясь головами в крышку погреба изнутри, сдвинули кухонный шкафчик, открыли крышку и поодиночке бесшумно вылезли наверх, мысленно прощаясь с домом. Под покровом темноты вышли к огородам, которые вели к небольшой речушке. Рассыпавшись в цепочку, перешли ее по хрупкому дощатому мостику и направились в сторону леса. Добрались до опушки. Немного отдышавшись и отдохнув, посоветовались и решили двигаться в сторону Минска. Шли ночью по краю леса, боясь высовываться. Расстояние от Узды до Минска - 70 км. Самому младшему путнику, моей сестричке Берточке, было пять с половиной лет. Она шла молча, спокойно, стоически перенося голод и холод, не издавая ни звука.
|
|
|
