Новые подробности. - Законы, обычаи, привычки людей, среди которых
оказалась Жюстина
- Мы разделим инструкции, которые я должна тебе дать, - продолжала
Омфала, - на четыре основные категории: во-первых, я расскажу обо всем, что
касается этого дома; во-вторых, ты узнаешь о том, как должны одеваться
девушки, услышишь о их обязанностях, наказаниях, питании; затем мы поговорим
об удовольствиях монахов, о том, как девушки и юноши служат их наслаждениям,
и, наконец, ты услышишь о реформациях в этом заведении.
Не стоит много говорить, Жюстина, о местности, где находится эта
ужасная обитель, я коснусь этого момента только для того, чтобы ты поняла
невозможность бегства. Впрочем, вчера Северино частично объяснил тебе это, и
он тебя не обманывал. Монастырь состоит из церкви и жилых построек,
примыкающих к ней, однако ты еще не знаешь расположение наших жилых
помещений.
В глубине ризницы есть дверь, замаскированная перегородкой, которая
открывается при помощи пружины. Эта дверь служит входом в длинный и темный
коридор, настолько извилистый, что вчера ты не смогла его рассмотреть.
Сначала он опускается, потому что проходит под рвом глубиной тридцать футов,
там находится мостик, через который ты проходила. Затем коридор поднимается
и дальше идет на глубине шести футов, таким образом попадают в наш флигель,
занимающий площадь около двухсот туазов, откуда через люк поднимаются в
большой обеденный зал. Снаружи это помещение нельзя увидеть, даже если
подняться на колокольню церкви, потому что оно окружено шестью рядами
зарослей остролиста и терновника: дело в том, что высота сераля не более
пятидесяти футов, а живая изгородь поднимается на шестьдесят; с какой бы
стороны ты не подошла к этому месту, ты приняла бы его за лесные заросли без
всяких признаков жилья. Этот флигель, называемый просто сералем, почти
целиком расположен под землей, а его свод несет на себе толстый слой свинца,
на котором насажены вечнозеленые кустарники, они сливаются с живой изгородью
и придают этому месту совершенно естественный вид. В подземельях находится
большой салон, окруженный двенадцатью кабинетами, шесть из них служат
казематами для лиц обоего пола, которые заслужили наказания, а такое
случается настолько часто, что эти пещеры никогда не пустуют. Наказание даже
страшно себе представить: оно сопровождается самыми мучительными
страданиями, в пещере ужасно сыро, несчастных бросают туда совершенно голыми
и кормят только хлебом и водой.
- О Боже! - не выдержала Жюстина. - Неужели эти злодеи дошли до того,
что запирают раздетых людей в таком нездоровом месте?
- К тому же не дают ни одеяла, ни сосуда для естественных надобностей;
если заметят, что вы пытаетесь оправиться в уголке, вас жестоко избивают и
заставляют делать это посреди комнаты.
- Какая чудовищная смесь мерзости и жестокости!
- Да, в этом доме царят неслыханный деспотизм и разврат. Иногда
провинившихся сажают в казематы на цепь и отдают на милость крысам,
ящерицам, жабам, змеям. Некоторые несчастные погибают, проведя в этой клоаке
неделю, кстати, туда помещают не менее, чем на пять дней, и часто держат
месяцами.
Над этими подземельями располагается зал для ужина, где происходят
оргии, свидетельницей которых ты была вчера вечером. Этот зал также окружают
двенадцать кабинетов: шесть служат будуарами для монахов, которые
закрываются там, когда хотят скрыть свои удовольствия от чужих глаз. В этих
комнатах, украшенных рукой похоти и сладострастия, есть все необходимое для
пыток. Из шести других кабинетов два абсолютно недоступны для узников
сераля, и никто из нас не знает, для чего они предназначены, два других
служат для хранения съестных припасов; в предпоследнем располагается
кладовая, в последнем - кухня. В полуподвальном этаже находятся двенадцать
комнат, шесть из них роскошно убраны и предназначены для монахов, в
остальных шести размещаются два брата-прислужника, - один надзирает за
женщинами, другой - за юношами, - кухарка, экономка, посудомойка и хирург,
имеющий все необходимое для оказания первой помощи. Самое интересное
заключается в том, что эти лица, за исключением поварихи и хирурга, немые,
поэтому можешь себе представить, какое утешение можно от них услышать!
Впрочем, они никогда к нам не приближаются, и нам запрещено под страхом
самого сурового наказания разговаривать с ними или даже подать им
какой-нибудь знак.
Выше полуподвала располагаются оба сераля, которые похожи друг на друга
как две капли воды. Ты уже могла заметить, что даже если сломать решетки и
спуститься из окна, убежать нет никакой возможности, так как придется
преодолеть живые изгороди, толстую стену, которая образует седьмое
препятствие, и большой ров, который окружает монастырь снаружи. Но даже
выбравшись наружу ты окажешься всего-навсего в монастырском дворе, который
также не имеет выхода.
Может быть, менее рискованный способ бегства состоит в том, чтобы
отыскать в обеденном зале вход в коридор, о котором я говорила, но помимо
того, что найти его практически невозможно, нам не позволяется находится без
присмотра в этом зале. Даже оказавшись в потайном коридоре, ты не сумеешь из
него выйти: в нескольких местах он загорожен железными решетками, ключи от
которых находятся у монахов, и имеет ловушки, в которые непременно попадет
тот, кто не знает секретов.
Таким образом, моя дорогая, надо сразу отказаться от мысли о бегстве,
если бы оно было возможно, я давно бы первая покинула это страшное место. Но
увы, только смерть освободит нас от мучений, и этот факт порождает все эти
мерзости, всю жестокость и тиранию, с какой хозяева обращаются с нами. Ничто
не возбуждает их так сильно, ничто не щекочет так их воображение, как
безнаказанность, которую обещает им это неприступное убежище. Они уверены,
что свидетелями их гнусностей остаются лишь жертвы, обреченные на смерть,
что их извращения никогда не будут обнаружены, поэтому доводят их до самой
крайней степени. Освободившись от ограничений законов, поправ религиозные
принципы, презирая понятия совести и чести, не признавая ни Бога, ни
дьявола, они не останавливаются ни перед чем, и их чудовищные страсти,
пребывая в апатии жестокости, подогреваются уединением этих мест, а еще
больше, покорностью, с одной стороны, и деспотизмом с другой.
Как правило, монахи спят в этом флигеле, они приходят сюда в пять
вечера и возвращаются в монастырь в девять утра следующего дня за
исключением одного, который находится здесь весь день и называется дежурный
регент. Скоро я расскажу тебе о его обязанностях.
В комнате директрисы есть сонетка для вызова слуг, которые прибегают по
первому сигналу. Приходя в сераль, монахи сами приносят с собой продукты на
день и отдают их на кухню; в подземельях есть источник чистой воды и погреба
с отменными винами.
Теперь перейдем ко второму пункту: к тому, что касается одежды девушек,
их питания, их наказаний и так далее.
Нас всегда должно быть тридцать человек, когда это количество
уменьшается, быстро принимаются меры, чтобы его пополнить. Ты уже знаешь,
что мы разделены на разные классы и должны носить соответствующий костюм.
Мы обязаны причесываться сами или при помощи подруг. Образцы причесок
меняются раз в два месяца, и каждый класс имеет свою прическу.
Директриса имеет неограниченную власть над нами, и малейшее
неповиновение ей считается серьезным проступком. Она проверяет нас перед
тем, как мы отправляемся в зал для оргий, и если что-то не соответствует
правилам, которые предписаны монахами для приглашенных девушек, Викторина
наказывает нас на месте.
- Расскажи об этом подробнее, - попросила Жюстина, - я что-то не совсем
понимаю.
- Каждое утро, - отвечала Омфала, - Викторине приносят список девушек,
приглашенных к ужину, против имени указывается, что потребуется от каждой,
например:
"Жюли не должна подмываться. Роза должна захотеть испражниться.
Аделаида будет пускать газы. У Альфонсины должен быть грязный зад. Аврора
должна принять самую ароматную ванну. Ну и тому подобное."
Если эти требования не выполнены и если при осмотре Викторина решит,
что вы не находитесь в нужном состояний, незамедлительно следует наказание -
вот о чем я хотела сказать.
- Однако, - возразила покрасневшая Жюстина, - как можно определить,
появится ли у женщины желание справить большую нужду?
- Очень просто, - ответила Омфала, - Викторина вставляет тебе в задницу
палец, и если не нащупает внутри ничего, тебя тут же наказывают.
- Какой ужас! - передернулась от отвращения Жюстина. - Но продолжай и
извини меня за любопытство; я впервые слышу о таких вещах.
- Проступки, которые мы можем совершить, также подразделяются на
несколько категорий, и каждой соответствует определенное наказание, список
которых вывешен в обеих комнатах. Дежурный регент не только распределяет
обязанности, назначает девушек на ужин, проверяет наши спальни и принимает
жалобы от Викторины, но и определяет наказания для провинившихся.
Теперь послушай перечень этих наказаний соответственно проступку.
1. Тот, кто не поднимается утром в назначенный час, то есть в семь
часов летом и в девять зимой, получает пятьдесят ударов кнутом.
2. Если после осмотра Викторины кто-то не выполнит за ужином
предусмотренные обязанности или не оденется в соответствующее платье, он
получает двести ударов кнутом.
3. Лицо, обнажившее во время акта наслаждения, по случайности или любой
другой причине, нежелательную часть тела, должно в течение трех дней
находиться в доме в голом виде независимо от погоды.
4. Небрежная одежда или прическа, беспорядок в серале наказываются
двадцатью уколами булавкой в ту часть тела, которую выберет регент.
5. Если женщина не предупредит о менструации, ее помещают в ледяную
воду для немедленного прекращения кровотечения.
6. В случае обнаружения беременности женщина получает сто ударов бичом
из бычьих жил, если общество не заинтересовано в ребенке; наказание
отменяется, если общество пожелает оставить ее в таком состоянии, чтобы
подвергнуть в будущем еще большим мучениям.
7. Небрежное исполнение, отказ или невозможность удовлетворить любое
желание монахов влечет за собой четыреста ударов розгами по ягодицам. Как
часто их адская жестокость обвиняет нас в проступках без малейшего повода с
нашей стороны! Как часто какой-нибудь злодей требует сделать то, что сделать
в данный момент невозможно!
8. Плохое поведение в серале или неповиновение директрисе: виновное
лицо на шесть часов помещается в обнаженном виде в железную клетку,
утыканную изнутри острыми шипами, в которой при малейшем движении можно
разорвать себе кожу.
9. Недовольный вид, простой намек на слезы, на печаль или на
религиозные чувства, и ты получаешь пятьдесят ударов по груди, а если речь
идет о религии, тебя заставят осквернить предмет, который вызывает твое
уважение.
10. Если член общества пожелал испытать с тобой кульминацию
наслаждения, но не смог сделать этого по твоей или своей вине, то тебя
связывают и голую подвешивают к потолку, как люстру, на шесть часов. Даже
если ты потеряешь сознание в такой позе, раньше времени тебя не отпустят.
11. Если такой случай повторяется, это считается одним из самых
серьезных проступков. А сколько раз монахи нарочно отказываются от
эакуляции, чтобы доставить себе жестокое удовольствие помучить нас таким
образом, тем более, что в этом случае виновник становится и судьей и палачом
в одном лице! Тебе вставляют два огромных искусственных фаллоса - один в
вагину, другой в анус, - крепко привязывают их к твоему телу, затем
подвешивают тебя к потолку, как в предыдущем случае, только на этот раз,
обвязав колючими ветками, и от их уколов твоя кровь капает вниз. Виновник
твоих мучений садится внизу в окружении других предметов наслаждения и
доходит до развязки с их помощью.
12. В случае малейшего отвращения к желаниям членов общества ты
подвергаешься неслыханным по своей жестокости и мерзости наказаниям, для
чего тебя подвешивают за ноги головой вниз. А в случае возмущения или
открытого бунта зачинщица наказывается смертью. Тех, кто поддержал ее, на
полгода сажают в каземат, где два раза в день бьют кнутом до крови.
13. Если заговор раскрыт в самом начале и не имеет серьезных
последствий, зачинщицу клеймят каленым железом в восемнадцати разных местах
на теле по усмотрению дежурного регента; тех, кто поддержал ее, клеймят
только в одном месте.
14. При попытке самоубийства, отказе принимать пищу или любом
членовредительстве у несчастных выпытывают причину их отчаяния, чтобы
посредством еще большей жестокости устранить ее; кроме того, их на целый
месяц помещают в каземат вместе с теми зверями, которых они боятся больше
всего, затем еще месяц они обязаны каждый день стоять на коленях в
продолжение всего ужина монахов.
15. В случае недостаточного почтения к монахам в обычных делах, не
связанных с удовольствиями, виновнице колят соски до крови раскаленной
иглой.
16. Тот же самый проступок во время наслаждений влечет за собой более
суровое наказание: виновницу раздевают и на шесть месяцев сажают на цепь в
каземат, где кормят только хлебом и соленой водой; кроме того, четыре раза в
день ее подвергают порке кнутом - два раза сзади и два раза спереди. В
случае повторения ее просто убивают.
17. При намерении сбежать тебя посадят в темницу и будут обращаться с
тобой, как в предыдущем случае.
18. За доказанную попытку к бегству виновницу убивают на месте.
19. Если виновница соблазняет к бегству других, она погибает самой
ужасной смертью, сообщниц приговаривают к смерти более мягкой.
20. В случае мятежа против Викторины, она сама определяет меру
наказания, которое в ее присутствии приводит в исполнение дежурный регент.
21. Отказ подчиниться похотливым капризам этой развратницы наказывается
так же, как неповиновение монаху. Вспомни пункт 12.
22. Если ты сама себе сделаешь аборт, ты получишь пятьсот ударов кнутом
по животу и столько же ударов многохвостовой плетью с острыми наконечниками,
которые приходятся по внутренней части вагины, после чего ты остаешься в
распоряжении монаха, который любит делать детей, до тех пор, пока снова не
забеременеешь.
Как правило, монахи употребляют шесть видов смертной казни, причем
всегда делают это собственноручно. По их мнению, самая мягкая заключается в
том, что виновницу зажаривают живьем либо на вертеле, либо на решетке.
Вторая казнь - это когда тебя помещают в большой котел, прикрытый сверху
решеткой, и варят на медленном огне. Третья - колесование, четвертая -
разрывание за руки и за ноги. В пятом случае человека очень медленно
разрубает на мелкие кусочки специальная машина. Шестая состоит в том, что
приговоренного засекают розгами насмерть. Существуют и другие пытки, но они
дополняют упомянутые выше.
Итак, милая подружка, ты узнала, какие бывают здесь преступления и
какие следуют за них наказания. В остальном мы можем делать все, что нам
вздумается: спать друг с другом, ссориться, драться, напиваться до
бесчувствия и предаваться обжорству, ругаться, сквернословить,
богохульствовать, жаловаться на подруг, воровать и даже убивать друг друга;
за это нас не наказывают и даже напротив того - хвалят. Полгода тому назад
одна сорокалетняя женщина, чья красота тебя так поразила, зарезала очень
красивую девушку шестнадцати лет, в которую она была влюблена и которую
очень ревновала., Монахи с удовольствием наблюдали за убийством, и после
этого целый месяц это бессовестное и прекрасное создание присутствовало на
ужинах в короне из роз, кстати, ее прочат в будущем на место Викторины.
Здесь можно чего-нибудь добиться только посредством порока, только он по
душе этим диким животным, только он вызывает у них уважение.
Викторина является полновластной хозяйкой в доме, и от нее зависит наша
участь, но, к сожалению, ее протекцию можно купить лишь ценой услуг, которые
часто более отвратительны и чудовищны, нежели наказания от ее руки. Ей можно
угодить, только удовлетворяя все ее прихоти, если же ты ей откажешь в
чем-нибудь, она постоянно будет обвинять тебя во всех мыслимых
преступлениях, за что монахи, которым она верно служит, еще больше ценят ее.
Она освобождена от всех наказаний, и ей обеспечена абсолютная
безнаказанность: монахи уверены, что она никогда не пойдет против них, так
как полностью разделяет все их вкусы и привычки. Между прочим, дело не в
том, что эти злодеи нуждаются во всевозможных формальностях, чтобы
издеваться над нами, просто это удобнее творить, имея какой-нибудь предлог,
который делает их проступки несколько естественнее, отчего еще больше
возрастает их сладострастие. Стало быть и в справедливости есть свои
приятные стороны, если люди, меньше всего уважающие ее так стремятся
приблизиться к ней {В данном случае речь идет не о приятных сторонах
справедливости, а о том удовольствии, с каким распутник попирает ее права
(Прим. автора )}.
Каждая из нас имеет необходимую смену белья, его меняют каждый год, но
старые вещи при этом надо сдавать, и нам запрещается оставлять их себе.
Наша пища довольно сытная и даже вкусная. Поскольку в конечном счете
это способствует разврату, монахи не жадничают в смысле питания. Поэтому нас
кормят четыре раза в день. Завтрак бывает ровно в девять часов, к нему
подают птицу с рисом, пирожки, ветчину, фрукты, пирожные и т.п. В час дня мы
обедаем за прекрасно сервированным столом, который ломится от блюд и
закусок. В половине шестого бывает полдник: летом фрукты, зимой варенье. За
ужином, особенно вместе с монахами, блюда еще изысканнее, те из нас, кто там
присутствуют, могут рассчитывать на все, что есть. самого вкусного в мире, и
на самую роскошную сервировку. Всем обитателям сералей, независимо от пола и
возраста, выдают по две бутылки вина в день - белого сухого на завтрак и
полдник, полбутылки ликера и кофе. Кто не пьет, может поделиться с
подругами: среди нас есть такие, которые не знают в этом никакой меры: иные
пьют и едят целый день, и это не возбраняется; некоторым даже не хватает
четырехразовой пищи, тогда они в любой момент могут попросить добавки.
Питаться мы должны за общим столом, отказ от этого равносилен мятежу против
директрисы и наказывается в соответствии с двадцатым пунктом. За столом
обычно председательствует Викторина, но ей накрывают отдельно в ее
апартаментах, у нее утром и вечером стол накрывается на восемь персон, и она
сама подбирает себе сотрапезников из обоих сералей; часто компанию ей
составляют монахи и сами назначают приглашенных, тогда происходят бурные
оргии, и присутствие на них считается высокой честью.
К ужину монахов всегда вызывают представителей из разных классов, и их
число постоянно меняется, но их редко бывает меньше двенадцати. Кроме них
присутствуют шесть служанок, ты видела, что они прислуживают совершенно
обнаженные. Количество приглашенных юношей всегда соответствует количеству
девушек из расчета по одному на две особы женского пола, правда, на всякий
случай приглашают больше, чтобы иметь под рукой лишнего педераста, тем
более, что монахи предпочитают их женскому полу. Режим в мужском серале
такой же строгий, как и в нашем, юноши подвергаются тем же наказаниям за
такие же прегрешения, и в жертву их приносят не реже, чем девушек.
Не стоит и говорить о том, что никто нас здесь не навещает: в дом
строжайше запрещено входить посторонним. В случае болезни нам может помочь
только здешний хирург, а умирают здесь без всяких религиозных церемоний:
трупы просто сваливают в ямы, вырытые между рядами живой изгороди; есть еще
один бесчеловечный обычай: если заболевание серьезное или заразное,
несчастных уже не лечат, а закапывают живьем, потому что, как считают
монахи, лучше пожертвовать одним предметом, чем подвергнуть опасности
остальных, да и самих себя. Я живу здесь тринадцать лет и двадцать раз была
свидетельницей такой жестокости, которая практикуется и в отношении
мальчиков, хотя надо признать, что их лечат немного лучше. Вообще все
зависит от того, как относится к больному дежурный регент, который совершает
обход: если тот ему не нравится, он делает знак хирургу, который пишет
справку о заразной болезни, и час спустя несчастный оказывается засыпанным
землей.
Теперь перейдем к удовольствиям этих развратников и к соответствующим
подробностям.
Как я уже говорила, мы поднимаемся в семь утра летом и в девять зимой,
но укладываемся спать довольно поздно по причине поздних ужинов. Сразу после
подъема появляется дежурный регент. Он садится в большое кресло. мы по
очереди подходим к нему и задираем юбки с той стороны, которая ему больше по
вкусу: он трогает, целует и внимательно осматривает обнаженную часть тела.
После этой церемонии входит директриса и делает регенту доклад: назначаются
наказания, некоторые приводятся в исполнение немедленно в апартаментах
директрисы. Другие откладываются до вечерней ассамблеи. Если речь идет о
смертной казни, жертву связывают и бросают в каземат, а казнь происходит во
время оргий. Но здесь надо отметить довольно странный момент: как только
регент зачитал приговор, дав возможность виновному ознакомиться с кодексом,
он тут же вместе с директрисой и жертвой удаляется в отдельный кабинет, и
они оба развлекаются там добрый час, прежде чем препроводить обреченного в
темницу. Как говорят эти злодеи, ничто не сравнится с наслаждением, которое
можно получить от приговоренного к смерти, и это особенно приятно для судьи
или для палача. А сколько было случаев совершенно произвольных приговоров,
потому что они приносили несравненную радость палачам! Иногда и нас
приглашают присутствовать на таких заупокойных утехах. Жертву облачают в
черный креп, она обливается слезами или теряет сознание, что приводит
злодеев в настоящий экстаз. Тогда они превращаются в диких зверей и творят
ужасные вещи, при этом грозят нам такими же пытками и доходят до кульминации
в разгар мерзостей и гнусностей. За несколько дней до твоего прихода я
присутствовала при такой сцене, когда расправлялись с семнадцатилетней
девушкой, прекрасной как Венера. Дежурным регентом был Жером. Директриса
обвинила ее в попытке сбежать, девушка отрицала это. Викторина привела
Жерома в ее камеру, где были сломаны две решетки. Клементина - так звали
бедняжку - продолжала отказываться, но ее не слушали: закон был против нее;
ей зачитали восемнадцатый пункт, который обрекал ее на смерть; она стала
протестовать, но, конечно, все было бесполезно. Эту злую шутку сыграли с ней
Жером и директриса, они оба невзлюбили девушку и поклялись погубить ее; даже
решетки они подпилили сами, и несчастная стала жертвой их гнусного
злодейства. Меня и еще одного юношу вызвали присутствовать на последней
жуткой церемонии, и невозможно описать то, что проделывал с несчастной
Жером, то, что он заставил ее делать и что от нее потребовал. Она оказалась
стойкой и умерла без слез, а Жером, содомируя ее, повторял:
- Я знаю, что ты невиновна, но меня возбуждала мысль о твоей смерти, и
я кончу, когда ты испустишь дух.
Затем он спросил ее, какой смертью она желает умереть:
- Твое преступление требует самой мучительной казни, но я могу
облегчить твою участь, так что выбирай сама, шлюха.
- Самой быстрой! - вскричала Клементина.
- Хорошо, значит ты будешь издыхать медленно, - ответил монах, истекая
похотью. - Да, медленно и мучительно... Вот так ты умрешь от моих рук.
Потом он овладел юношей; мне пришлось на коленях облизывать задний
проход этому распутнику, который в это время впивался языком в рот жертвы,
вдыхая, как он сказал, последнее дыхание боли, страха и отчаяния. Он
завершил церемонию, излив свою похоть в рот Клементины, его сношал юноша, а
сам он изо всех сил бил меня и ругался самыми последними словами.
После наказаний регент передает директрисе список приглашенных к ужину
с указанием того, в каком состоянии они должны прибыть.
Вообще он редко выходит из зала без сладострастной сцены, в которую
вовлекает две дюжины девушек, а иногда их число достигает двадцати.
Руководит спектаклем директриса, она же следит за тем, чтобы с нашей стороны
царила беспрекословная покорность. Потом регент переходит в мужской сераль,
где происходит то же самое.
Часто случается, что какой-нибудь монах возжелает перед завтраком
девушку в своей постели. В этом случае брат - надзиратель приносит карточку
с именем нужной наложницы и регент отдает соответствующее распоряжение.
Избранница возвращается из кельи в сопровождении надзирателя, и если она не
угодила монаху, надзиратель передает директрисе записку с просьбой внести ее
в список провинившихся, который на следующий день передается дежурному
регенту.
После обхода наступает время завтрака. С этого момента до самого вечера
нас могут вызвать только для каких-то особых услуг, что бывает довольно
редко, так как монахи обедают в монастыре и обычно проводят там весь день. В
семь вечера летом или в шесть зимой брат-надсмотрщик приходит за теми, кто
вызван на ужин, он сам уводит их, оставляя на ночь тех, кого указали монахи,
их отводят в кельи дежурные девушки.
- Дежурные девушки? - удивилась Жюстина. - Что это еще за обязанность?
- Она заключается в следующем, - ответила Омфала. - Первого числа
каждого месяца каждый монах выбирает двух девушек, которые до конца месяца
должны служить исполнительницами его самых интимных и самых грязных желаний;
он не имеет права поменять их в продолжение этого срока или выбрать одних и
тех же два месяца подряд. Здесь нет службы более тяжелой, унизительной и
мучительной, чем эта обязанность, и я даже не знаю, привыкнешь ли ты к ней.
- Увы, - заметила Жюстина, - я рождена для страданий, и нет таких, к
которым я не смогла бы привыкнуть.
- Как только пробьет пять часов, - продолжала Омфала, - дежурные
девушки в сопровождении надсмотрщика приходят обнаженные к своему монаху и
не покидают его до утра, когда он уходит в монастырь. Когда он возвращается,
они снова присоединяются к нему. Их обязанности почти не оставляют им
времени, чтобы поесть или отдохнуть, так как они всю ночь должны проводить
возле своего господина; они должны слепо исполнять все капризы этого
распутника, да что там капризы! Они служат для удовлетворения любой его
нужды: в келье нет других сосудов для этой цели, кроме рта или груди
несчастных, которые, не отходя от деспота ни на шаг, обязаны терпеть и днем
и ночью все его самые дикие, самые мерзкие и отвратительные выходки, в чем
бы они не выражались, да еще изображать довольство и благодарить его за все.
Даже намек на неудовольствие или отвращение карается незамедлительно
согласно двенадцатому пункту, и к наказанию добавляют еще двести ударов,
чтобы показать, что обязанности дежурных девушек должны исполняться с еще
большим рвением, нежели все прочие. Эти девушки принимают участие во всех
сладострастных действиях господина, и на их долю выпадает самая грязная
работа. Если монах насладился другой женщиной или юношей, его тело приводят
в порядок языки этих несчастных, если он желает возбудиться заранее, они
опять помогают ему языком и губами; они сопровождают его повсюду, даже в
туалетную комнату, они одевают и раздевают его, одним словом, они
обслуживают его во всех отношениях, они всегда оказываются виноватыми и
получают побои. За ужином их место либо за стулом господина, либо они сидят
у его ног, наподобие собаки, либо стоят на коленях перед ним, уткнувшись
лицом в его чресла и лаская его языком; иногда они служат ему подстилкой для
сидения, если он захочет сидеть на их лице; или же их укладывают на стол,
втыкают им в анус свечи и превращают их в канделябры. Бывает, что монахи во
время ужина заставляют всех двенадцать девушек принять самые причудливые и
возбужденные, но в то же время самые неудобные позы; если несчастные теряют
равновесие, они падают, как ты уже видела, либо на колючки, либо в
специально подставленные чаны с кипящей водой, часто результатом падения
бывает смерть, сильнейший ожог или перелом костей. А сами монахи, наблюдая
это зрелище, занимаются распутством, наслаждаются отменными кушаниями и
изысканными винами.
- О небо! - не выдержала Жюстина, вздрагивая от ужаса. - Неужели можно
довести до такой степени распутство? Можно ли предаваться подобным
извращениям?
- Нет никаких ограничений для людей, потерявших всякую совесть, -
отвечала Омфала. - Когда человек теряет уважение к религии, привыкает
попирать законы природы и подавлять угрызения своей совести, он способен на
самые ужасные поступки, это жестокие истины, моя дорогая, и я, живя среди
этих коварных людей, каждодневно испытываю их на себе,
- Это же сущий ад!
- Ты еще не все знаешь, дитя мое. Беременность, столь высоко уважаемая
в мире, заслуживает неодобрение в этом развратном кругу, я уже касалась
этого вопроса в шестом пункте перечня наказаний. Беременность не избавляет
ни от наказаний, ни вообще от исполнения самых тяжелых обязанностей.
Напротив, она служит поводом для унижений и причиной страданий. Ты уже
слышала, что здесь делают аборт при помощи кулаков и пинков, а если и
принимают несчастный плод, то лишь для того, чтобы насладиться им
впоследствии. Поэтому надеюсь, что ты убережешься от этого состояния.
- Но как это сделать?
- Разумеется, существуют различные способы... Но если Антонин заметит,
ты не избежишь его гнева, самое надежное - подавить в себе естественный зов
природы, что не так трудно с подобными чудовищами.
Ни один монах, кроме дежурного регента и настоятеля, не имеет права
входить в серали, однако поскольку регент меняется каждую неделю, все по
очереди пользуются этим поистине деспотическим правом. Входя в любой класс,
он может потребовать в свою комнату любое количество девушек и юношей, он
обращается с таким требованием к директрисе, и если эти предметы находятся в
серале, она не имеет права отказать ему. Даже болезнь не является
уважительной причиной, и очень часто эти варвары забирают девушек с
температурой, кровотечением и другими недугами, не принимая во внимание
никакие отговорки и возражения. Они иногда делают это просто из жестокости и
злобы, зная заранее, что больная не доставит им большого удовольствия, что
она не в состоянии их удовлетворить, но им нравится лишний раз показать свою
власть и добиться повиновения. Бывает, конечно, что они действительно хотят
употребить ее для своих утех, но тогда они делают с ней все, что придет им в
голову, и держат у себя столько, сколько захотят. Требуемый предмет является
к ним голым или одетым - в этом смысле никаких правил не существует. Между
прочим, все монахи равны, и преимущество настоятеля заключается в том, что
он имеет право заходить в сераль по делам, касающимся одежды, поведения и
тому подобным. Его принимают с теми же почестями, что и дежурного регента.
В этой обители существуют свои негласные принципы, о которых мало кто
догадывается, но которые тебе полезно знать; этот вопрос связан с четвертым
пунктом закона, то есть с тем, что касается пополнения наших рядов, поэтому
я расскажу об этом подробнее.
Тебе, наверное, известно, Жюстина, что четверо монахов, живущих здесь,
принадлежат к верхушке своего ордена и выделяются как своим богатством, так
и происхождением. Помимо больших сумм, выделяемых бенедиктинцами для
содержания этого убежища сладострастия, куда мечтают в свое время попасть
все члены ордена, эти шестеро добавляют значительную часть и собственных
средств. Общая сумма доходит до пятисот тысяч франков в год, и все эти
деньги расходуются на утоление похоти монахов. У них есть восемь доверенных
лиц - четверо мужчин и четверо женщин, - которые занимаются исключительно
тем, что следят за пополнением сералей и с этой целью постоянно рыскают по
всей Франции. Привозимые объекты не должны быть моложе шести и старше,
шестнадцати лет, они не должны иметь физических дефектов, напротив того,
должны обладать всеми прелестями и достоинствами, которыми одарили их
природа или воспитание, но главным условием является высокое происхождение,
и эти развратники придают особое значение этому моменту, тем более, что все
похищения происходят далеко от этих мест и хорошо оплачиваются, поэтому не
приводят к неприятным последствиям. Монахи совсем не обращают внимания на
цветы девственности: соблазненная уже девочка, изнасилованный мальчик,
замужняя женщина - они принимают всех без разбора, но главное, чтобы предмет
удовольствия был похищен, - это обстоятельство их приятно возбуждает, они
хотят, чтобы их злодейство вызвало слезы, и не любят, когда кто-то приходит
к ним по доброй воле. Если бы ты не была столь невинна, Жюстина, если бы они
не почувствовали в тебе глубокую добродетельность и, следовательно, не были
уверены в своем преступлении в отношении тебя, ты не пробыла бы здесь и
двадцати четырех часов. Все, кого ты здесь видела, имеют высокое
происхождение, я, например, урожденная графиня де Вильбрюни, будучи
единственным ребенком в семье, когда-нибудь должна была сделаться
обладательницей восьмидесяти тысяч ливров годовой ренты. Меня похитили в
возрасте двенадцати лет, когда я гуляла с няней возле монастыря, в котором
воспитывалась. На нашу карету напали, гувернантку убили, и в тот же вечер я
была обесчещена. Все мои подруги по несчастью происходят из таких же
родовитых семейств: дочери графов, герцогов, маркизов, богатых банкиров,
преуспевающих коммерсантов, известных чиновников. Здесь нет никого, кто не
мог бы похвастать самым высоким происхождением, и, несмотря на это, со всеми
обращаются самым унизительным образом. Но и это еще не все, эти негодяи не
останавливаются и перед тем, чтобы обесчестить членов своих собственных
семейств: одна из самых красивых узниц - дочь Клемента, другая, девятилетняя
девочка, племянница Жерома, еще одна очаровательная шестнадцатилетняя
девушка - племянница Антонина. У Северино тоже было несколько детей в этом
доме, и злодей всех их принес в жертву. У Амбруаза есть сын в серале,
которого он сам лишил невинности, и мальчик с той поры захирел.
Как только в это гнусное болото попадает предмет любого пола, когда
число наложниц и наложников полное, немедленно реформируют другого
представителя того же пола. Но если требуется пополнение и в сералях есть
вакантные места, никого не реформируют. И вот эта так называемая реформация,
милая девочка, становится окончанием наших страданий. Накануне своей смерти
несчастную, на которую пал выбор...
- Накануне смерти! - прервала подругу перепуганная
Жюстина.
- Да, накануне смерти, дорогая. Реформация означает смертный приговор,
и тот, кто его услышит, никогда больше не увидит божьего мира. Его приводят
в одну из темниц, о которых я тебе рассказывала, оставляют там обнаженного
на целые сутки, и все это время хорошо кормят. Ужин, на котором жертва
погибает, происходит в подземном зале, украшенном по такому случаю самым
жутким образом. На эту кровавую оргию допускаются только шесть самых
красивых женщин, шесть юношей, выбранных по размеру мужских достоинств, и
конечно, директриса. Через час после ужина приводят жертву с кипарисовым
венком на голове. Присутствующие монахи голосованием определяют вид пытки,
от которой ей суждено умереть, секретарь зачитывает список мучений, после
обсуждения жертву ставят на пьедестал лицом к праздничному столу, и сразу
после окончания трапезы начинается пытка, которая иногда продолжается до
утра. Дежурные девушки не присутствуют на этих оргиях, их замещают трое из
приглашенных женщин, и ужасы выходят за все мыслимые пределы. Но стоит ли
рассказывать подробности? Ты скоро сама увидишь все собственными глазами,
бедная моя подружка.
- О святое небо! - вскричала Жюстина. - Неужели жестокое убийство,
самое чудовищное из преступлений, служит для них, как для знаменитого
маршала Реца {Прочтите в "Истории Бретани" дома Лобино о жестоких и
сладострастных утехах, которым предавался с детьми обоего пола этот
удивительный человек в своем замке Машеку. Герцог Бретонский, который скорее
завидовал его богатству, чем стремился наказать за распутство этого сеньора,
отличавшегося и умом и талантами, приговорил его к смерти на эшафоте за то,
что тот имел несчастье родиться богатым и одаренным от природы. (Прим.
автора.)}, чем-то вроде наслаждения, и жестокость щекочет им нервы,
воспламеняет воображение и погружает их чувства в восторженное опьянение?
Неужели возможно, что они, привыкшие наслаждаться только чужой болью,
черпать удовольствие только в пытках, полагают, будто постоянно увеличивая и
изощряя причину своего экстаза, можно сделать его безграничным? Неужели эти
злодеи, не имеющие ни чести, ни совести, ни принципов, ни добродетелей, зло-
употребляющие несчастьем, в которое ввергли нас их первые злодеяния, находят
высшее удовольствие в следующих, которые стоят нам жизни?
- Даже не сомневайся в этом, - ответила Омфала, - они терзают, мучают и
убивают нас, потому что злодейство их возбуждает. Послушай, как они
рассуждают об этом, и ты узнаешь, с каким искусством они обосновывают свои
изощренные системы.
- Как часто происходит реформация?
- Здесь каждые две недели погибает один предмет из того или иного
класса. Впрочем, реформация не оговаривается никакими правилами: ни возраст,
ни изменение внешности не играют никакой роли, все зависит от капризов
монахов. Скажем, сегодня они могут реформировать ту, которую вчера ласкали
больше всего, и двадцать лет держать в доме ту, которой, казалось бы, все
они насытились. Примером тому могу служить я, моя дорогая: я нахожусь здесь
тринадцать лет, не было ни одной оргии, в которой я бы не участвовала, я
постоянно являюсь объектом всех мерзостей, я должна уже им надоесть, тем
более, что благодаря их мерзкому распутству мои прелести поблекли. Тем не
менее они меня щадят, тогда как я видела, как они реформировали
очаровательных созданий, проживших здесь неделю. Последней жертвой была
шестнадцатилетняя девушка, прекрасная как сама Любовь, которая находилась в
монастыре полгода, но она забеременела, а этого монахи не прощают. Перед ней
принесли в жертву несчастную именно в тот момент, когда она почувствовала
первые предродовые боли.
- А жертвы, которые погибают случайно, как например, вчера за ужином,
они тоже входят в число реформированных?
- Совсем нет, - ответила Омфала, - это непредвиденные случаи, которые
не считаются и не влияют на регулярные жертвоприношения.
- Часто бывают такие случаи? - продолжала допытываться Жюстина.
- Нет, обычно монахи придерживаются правил, которые сами установили, за
исключением каких-то чрезвычайных обстоятельств. И не думай, будто самое
примерное поведение и самая абсолютная покорность помогут нам избежать
неизбежной участи: я видела таких, которые предупреждали все желания монахов
и исполняли их с рвением и которые, тем не менее, не продержались и шести
месяцев, между тем как другие, ленивые и апатичные, живут здесь годами.
Стало быть, нет никакого смысла давать какие-то особенные советы новеньким
касательно их поведения, ибо фантазия, то есть слепая воля этих чудовищ,
ломает все заведенные правила и служит толчком для их мерзопакостных
поступков.
Когда собираются реформировать очередную несчастную - и я знаю, что так
же обстоит дело и с мужским полом, - ее предупреждают утром рокового дня и
никак не раньше, В обычный час появляется дежурный регент и говорит,
например, такие слова: "Омфала, ваши господа решили вас реформировать,
сегодня вечером я за вами приду". Потом он, как ни в чем не бывало,
продолжает свои дела, но во время осмотра несчастная уже не показывается.
Когда он уходит, она со слезами обнимает подруг и в зависимости от ее
характера либо проводит время с ними, чтобы забыться, либо оплакивает себя в
одиночестве, в своей келье; но ты не услышишь от нее ни рыданий, ни
горестных жалоб: ее изрубили бы в куски немедленно, если бы она позволила
себе подобную вольность. Пробьет назначенный час, появляется монах, и жертву
уводят в темницу, которая будет ей приютом до следующего дня. За двадцать
четыре часа, которые она там проводит, ее часто посещают. В силу
непостижимой извращенности злодеям нравится навещать ее и. еще больше
усугублять ее отчаянное положение, раскрашивая его самыми мрачными красками.
В это время все монахи могут приходить и причинять жертве предварительные
страдания, какие только может придумать их злодейское воображение, так что
очень часто она появляется на место своей казни жестоко истерзанная, а
иногда ее приносят полуживую. Ни под каким предлогом нельзя ни отсрочить, ни
ускорить ее последние минуты, и не может быть речи о пощаде: их законы,
такие гибкие и действенные, когда дело касается порока, остаются косными в
отношении добрых дел. Наконец наступает роковая минута, и начинается казнь.
Я не буду расписывать тебе ее подробности, которые ты скоро увидишь
собственными глазами. Впрочем, ужин ничем не отличается от других, только
пьют там больше, чем обычно, и главным образом заморские вина и наливки.
Монахи в таких случаях никогда не встанут из-за стола трезвыми, и попойка
продолжается допоздна.
На таких трапезах соблюдаются особенные правила, которые ты тоже
узнаешь, поэтому я не буду на них останавливаться. Что до вступительной
церемонии, она происходит приблизительно так же, как это было с тобой.
- А сами монахи тоже меняются? - спросила Жюстина.
- Нет, - ответила Омфала. - Самый последний появился здесь десять лет
назад, это - Амбруаз. Остальные живут в этом монастыре уже пятнадцать,
двадцать и двадцать пять лет, а Северино - двадцать шесть. Наш настоятель
родом из Италии, он близкий родственник папы, с которым состоит в очень
хороших отношениях {Позже мы узнаем, почему Пий VI благоволил к такому
распутнику, как Северино. (Прим. автора.)}. Только с его приходом стали
происходить так называемые чудеса с образом здешней Богоматери, которые
утвердили репутацию монастыря и не дают возможность понаблюдать все, что
здесь творится. Но когда он появился, обитель уже существовала в том же
качестве, и все прежние настоятели старались сохранить все привилегии и
порядки, столь необходимые для их наслаждений. И Северино, пожалуй, самый
развратный человек своего времени, устроился здесь только затем, чтобы жить
сообразно своим наклонностям, и в его интересах - поддерживать заведенный
порядок как можно дольше. Мы относимся к епархии Оксерра, я не знаю, в курсе
ли происходящего здешний епископ, но мы ни разу его не видели. И вообще
никто не приходит в обитель, не считая праздничных дней в честь Богородицы,
которые случаются в августе. Если же появляется редкий гость - а их бывает
не более шести за год, - настоятель принимает его с великим радушием и
поражает посетителя своей религиозностью и аскетизмом. Тот возвращается
довольный и повсюду воздает монастырю славу, таким образом безнаказанность
этих злодеев покоится на глупости и на доверчивости людей - извечных основах
суеверия.
- Независимо от ужасных смертоубийств, о которых я услышала, - спросила
Жюстина, - наверное, случается, что эти негодяи приводят в свои комнаты
кого-нибудь и убивают?
- Нет, - покачала головой Омфала, - правом на жизнь и смерть узников
они могут распоряжаться лишь совместно. Если же они пожелают сделать это в
одиночестве, к их услугам всегда есть дежурные девушки, и вот их-то можно
принести в жертву в любой момент дня и ночи; их несчастная судьба зависит
только от прихоти этих чудовищ, и часто за самую невинную оплошность эти
варвары предают их мучительной смерти. Кроме того, чудовищный вкус к
убийству иногда заставляет их предаваться тайным оргиям в апартаментах
директрисы: они выкладывают за приговоренный предмет двадцать пять луидоров
и убивают его. Дело в том, что определенная часть персонала подлежит
регулярной замене, и когда наступает срок, они приобретают право творить
все, что им вздумается.
- Итак, мы постоянно находимся под домокловым мечом, - проговорила
Жюстина, - и не бывает ни одной минуты, когда наша жизнь была бы в
безопасности?
- Ни единой! И никто из нас, просыпаясь по утрам, не уверен в том, что
вечером вновь ляжет в постель.
- Какая ужасная судьба!
- Она, разумеется, ужасна, но с этим смиряешься, когда вечно приходится
быть к этому готовым, и несмотря на косу смерти, занесенную над нашими
головами, ты увидишь и веселость и даже беззаботную невоздержанность в нашей
среде.
- Это и есть смиренное отчаяние, - сказала Жюстина. - Что до меня, то я
никогда не перестану плакать и трястись от страха. Однако заканчивай свои
наставления, прошу тебя, и ответь, отпускают ли когда-нибудь монахи своих
узников из монастыря.
- Этого никогда не бывает, ответила Омфала, - оказавшись в этом доме,
человек теряет всякую надежду снова глотнуть воздух свободы. Поэтому нам
запрещено даже мечтать об этом, приходится просто ждать конца, который может
случиться чуть позже или чуть раньше, но судьба наша предопределена
окончательно.
- С тех пор, как ты здесь, - продолжала Жюстина, - ты, должно быть,
видела немало кровавых реформации?
-До меня такое случалось двенадцать раз, кроме того, я несколько раз
была свидетельницей замены почти всех узников.
- Ты потеряла много подруг?
- И самых близких!
_ О, какой кошмар! Я так хотела бы полюбить тебя, но смею ли я думать
об этом, если нам суждено вскоре расстаться.
И нежные подруги, бросившись в объятия друг друга, окропили свои груди
слезами горя, беспокойства и отчаяния.
Едва закончилась эта трогательная сцена, как вместе с директрисой
появился дежурный регент: это был Антонин. Все женщины согласно обычаю
выстроились в две шеренги. Монах бросил на них безразличный взгляд,
пересчитал присутствующих, затем сел. После чего все по очереди должны были
поднять перед ним юбки - с одной стороны до пупка, с другой до поясницы.
Антонин принял этот почтенный ритуал с апатией пресыщенности, потом,
осмотрев Жюстину, вдруг грубо спросил ее, как она себя чувствует, и, увидев
слезы вместо ответа, рассмеялся и добавил:
- Ничего, она привыкнет: во Франции нет заведения, где девушек
воспитывают лучше, чем у нас.
Он взял в руку список провинившихся, который подала ему директриса, и
снова взглянул на Жюстину; она задрожала: все, что исходило от этих
распутников, было для нее равносильно смертному приговору. Он заставил ее
присесть на краешек дивана и тотчас велел Викторине обнажить грудь нашей
несчастной героини, а другую девушку заставил высоко поднять ей юбки. Затем
приблизился, раздвинул нежные девичьи бедра и присел перед раскрытым
влагалищем. Другая наложница, лет двадцати, в той же позе присела прямо на
голову Жюстине, таким образом вместо лица Жюстины перед его взором предстала
еще одна вагина, и развратник, наслаждаясь одним предметом, мог целовать
второй. Третья девушка, выбранная из класса дуэний, начала рукой возбуждать
регента, а четвертая, совершенно обнаженная, принадлежавшая к весталкам,
раскрывала пальцами нижние губки Жюстины, готовые принять монашеский член.
Одновременно эта девушка возбуждала Жюстину другой рукой, массируя ей
клитор, а Антонин то же самое делал с двумя очаровательными
пятнадцатилетними девочками, которых в свою очередь целовали в губы, чтобы
привести в надлежащее состояние, еще две девочки по тринадцати лет. Трудно
представить себе все грязные выражения и ругательства, которыми вдохновлял
себя этот распутник, пока не пришел в желаемое состояние: его посох
взметнулся, стоявшая наготове женщина постарше взяла его в руки и подвела к
влагалищу Жюстины, в которое он вломился грубо и поспешно.
- Ах, черт побери! - простонал он. - Вот и свершилось... вот я и в
пещерке, которую так жаждал прочистить! Я сейчас залью ее своей спермой, я
хочу, чтобы она сразу же зачала от меня.
Все присутствующие принялись обхаживать его, стараясь усилить его
экстаз и возбудить монаха еще сильнее: Омфала приникла к его обнаженному
заду и употребляла все средства, включая самые страстные поцелуи, которые,
поначалу безрезультатные, привели, в конечном счете, к успеху. Невозможно
было проследить за происходившим - с такой невероятной быстротой сменяли
друг друга влагалища и под пальцами и под губами мерзкого сластолюбца.
Кризис приближался; монах, в таких случаях избравший правилом испускать из
себя жуткие вопли, издал такой громогласный, который сотряс своды; все еще
теснее обступили его, все поспешили ему на помощь, директриса заменила
Омфалу и начала сократировать распутника сразу пятью пальцами, а он в это
время впивался губами в клитор одной из прелестниц. Наконец наступил момент
оргазма, увенчавшего самые необыкновенные и извращенные эпизоды.
- Вот так, - удовлетворенно выдохнул Антонин и, обратившись к одной из
дежурных девушек, коротко приказал: - На колени... Соси мне член.
Когда этот предмет был отполирован до блеска, негодяй удалился,
чертыхаясь вполголоса.
Такие сладострастные сцены происходили очень часто. Как правило, когда
монах наслаждался подобным образом, его окружали несколько девушек с тем,
чтобы со всех сторон воспламенить его чувства и чтобы каждая его пора
сочилась похотью.
Между тем подали обед: Жюстина не хотела садиться за стол, тогда
директриса прикрикнула на нее, и она устроилась вместе с девицами своего
класса, но ела только для того, чтобы не вызывать более нареканий. Едва обед
закончился, вошел настоятель, его встретили теми же церемониями, что^и
Антонина, с той лишь разницей, что наложницы остерегались оголяться спереди
и представляли опытному взору святого отца только задницы. Завершив осмотр,
он поднялся.
- Надо подумать, как ее одеть, - проговорил он, пристально глядя на
Жюстину.
Затем, открыв шкаф, стоявший в большой зале, монах извлек оттуда
одежду, соответствующую классу, в который предстояло вступить Жюстине.
- Примерьте это, - сказал он, - а свое тряпье сдайте. Наша бедная
сирота повиновалась, не забыв предварительно спрятать в волосах свои деньги.
По мере того, как она снимала с себя одежду, глаза Северино останавливались
на обнажившейся части тела, и как только на ней ничего не осталось,
настоятель схватил ее и уложил лицом вниз на край софы. Жюстина попыталась
молить о пощаде, ее не слушали, шесть обнаженных женщин окружили двух
главных действующих лиц и подготовили для монаха алтарь, который его
возбуждал. Теперь его окружали только голые зады, его руки впивались в них,
его губы прильнули к ним, его взгляды их пожирали. Началась содомия; два
десятка задниц с непостижимой быстротой сменяли друг друга, на них
запечатлевались поцелуи распутника и следы его костлявых пальцев, его язык
не пропустил ни одно отверстие; скоро он кончил и продолжил обход с тем
счастливым спокойствием, которое дается порочным людям. Жюстина, одетая в
платье послушницы, предстала еще краше перед своим мучителем; он приказал ей
следовать за ним в другие помещения. В комнате, где жили содомитки, его
возбудила одна из девиц.
- Оголи-ка ее, - буркнул он Викторине. Директриса исполнила приказание.
На сей раз предметом его вожделения стала крупная восемнадцатилетняя
девушка, прекрасная как весна. Самый великолепный зад на свете, самый
белоснежный и самый круглый, тотчас оказался в распоряжении развратника,
который пожелал, чтобы ему помогала Жюстина; несчастная приступила к своим
обязанностям с великой неохотой и неловкостью, ее подруги быстро научили ее,
и ее руки, наконец, привели в боевое положение член, который совсем недавно
осквернил ее прелести; потом ей подсказали, что она должна подвести его к
отверстию, которое он будет пробивать, она подчинилась, орудие проникло
внутрь, и монах принялся сосредоточенно работать тазом, но в продолжение
операции захотел лобзать ягодицы Жюстины; остальные наложницы приняли
соответствующие позы, глаза настоятеля засверкали, казалось, он вот-вот
закончит акт, и он действительно закончил его, правда, воздержавшись от
оргазма.
- Довольно, - заявил он, приподнимаясь, - нынче вечером у меня много
дел. - И добавил, обращаясь к Жюстине: - Я очень доволен вашей попкой и
часто буду сношать ее; вы же будьте послушной и умной девочкой - это
единственный способ надолго остаться в этом доме.
И распутник вышел, взяв с собой двух тридцатилетних женщин, которых он
уводил на обед к директрисе и которые, согласно утреннему распоряжению, не
присутствовали за общим столом.
- Что он будет делать с этими созданиями? - спросила Жюстина у Омфалы.
- Будет с ними пьянствовать. Это профессиональные блудницы, такие же
распутные, как и он; они живут здесь лет двадцать и переняли все нравы и
обычаи этих негодяев. Ты увидишь, что они вернутся пьяные и покрытые
синяками, которыми наградит их это чудовище во время своей трапезы.
- Неужели и после этого он собирается развлекаться? - продолжала
Жюстина.
- Вполне возможно, что после обеда он пойдет в мужской сераль, где ему
подадут еще несколько жертв, и, уж конечно, он, возомнив себя женщиной,
получит удовольствие от пяти или шести юношей.
- О, какой ужасный человек!
- Ты не все еще видела: надо пожить вместе с ними столько, сколько живу
я, чтобы в полной мере оценить их.
Остаток дня прошел без событий. На ужин Жюстину не назначили.
- В таком случае, - сказала ей Омфала, - надо пойти к Викторине: ты
помнишь, о чем был разговор утром, поэтому, поскольку ты свободна,
воспользуемся моментом.
- Ага, вот и вы! - улыбнулась директриса, когда Жюстина вошла.
- Да, мадам, - ответила Омфала.- Она помнит, что вы пожелали видеть ее
сегодня вечером, и поспешила исполнить ваше желание.
- Прекрасно, - сказала Викторина. - Ты тоже оставайся, Омфала. Я буду
возбуждаться с твоей помощью, - продолжала лесбиянка, - пока эта красивая
девочка ублажает меня; мы позовем парочку юнцов, поужинаем впятером и
повеселимся на славу. На первый же звук колокольчика появилось два
очаровательных копьеносца двадцати и двадцати двух лет, и Викторина, после
того, как добрую четверть часа ласкала, целовала, обсасывала каждого,
заявила:
- Я отдаю вам, Августин и Нарцисс, этих двух красавиц, и вы вместе с
ними устроите спектакль, достаточно возбуждающий, чтобы пробудить меня от
летаргии, в которой я нахожусь уже несколько дней.
Пылкие любовники не заставили просить себя дважды. Тот, что помоложе,
овладел Жюстиной, другой Омфалой, и благодаря их искусству менее, чем за
полчаса, перед взором лесбиянки предстали, несколько самых разных сцен, а
она, распаляясь все более и более, в конце концов присоединилась к
участникам спектакля. После этого дела приняли более серьезный оборот: все
усилия направились на Викторину, все служило тому, чтобы увеличить
температуру ее экстаза. Блудница, обнаженная, сношаемая и спереди и сзади,
наслаждалась изысканным способом, который заключался в том, что она лобзала
одновременно и задний проход Омфалы и вагину Жюстины.
- Погодите, - неожиданно сказала она, беря в руку искусственный фаллос,
- мне надоела пассивная роль, я хочу поработать сама.
С этими словами распутница вонзила инструмент во влагалище Жюстины и
заставила старшего юношу сношать нашу сироту в зад, сама же, возжелав
испытать такое же ощущение, вставила в свой анус оставшийся член и прижалась
влагалищем к губам Омфалы.
- О сладкая дева! - вскричала через несколько минут директриса. - Как
приятно сношать тебя! О черт меня побери, как хотелось бы мне быть мужчиной!
Целуй меня, мой ангел, целуй меня крепче, сучка! Я кончаю...
И бедная Жюстина поспешила исполнить приказание, хотя так и не смогла
преодолеть отвращение и заглушить в себе угрызения. Между тем Викторина,
пресыщенная Викторина, не сдержала слова: природа, бессильная в данном
случае, отказала ей в своих милостях и вынудила ее предаться новым
мерзостям. Злодейка перевернула Жюстину и овладела ею сзади, продолжая
принимать в свои потроха юношеский член. Опять ничего у нее не получилось,
тогда она стала содомировать другого юношу и лизать -ягодицы Жюстины, а
Омфале было ведено возбуждать бедняжке клитор, чтобы ускорить извержение,
которое должно было наполнить Викторину радостью и, возможно, довершить ее
собственную кульминацию. И эта уловка увенчалась успехом. Жюстина
извергнулась помимо своей воли, Викторина самозабвенно сосала ее, трепеща
как вакханка и еще сильнее прочищая юноше зад, в то же время как другой
вставлял ей свой орган то во влагалище, то в задний проход, и вот
распутница, купаясь в волнах удовольствия, сбросила свое семя с криками,
ругательствами и конвульсиями, вполне достойными такой либертины, как она.
Все сели за стол; в продолжение всего ужина Викторина брала в рот
только кусочки, откусанные белыми зубками нашей героини, и когда она их
жевала, Омфала ласкала ей клитор.
- Я люблю совмещать оба этих удовольствия, - приговаривала она, - и не
знаю других, которые так бы сочетались друг с другом.
Она подливала Жюстине шампанского, заставляла ее пить и пыталась
извлечь из потрясения этой девочки то, чего ей никак не удавалось вырвать из
ее разума. Однако Жюстина оставалась непоколебимой, и Викторина, видя, что
та и после ужина не реагирует на ее натиск, отправила несчастную спать, с
досадой объявив, что такое поведение вряд ли сделает ее пребывание в
монастыре более легким.
- Что ж, мадам, - сказала Жюстина перед уходом, - я буду страдать,
потому что рождена для этого; я буду исполнять мое предназначение столько,
сколько угодно небу держать меня на этом свете. Но я никогда не оскорблю
Всевышнего, и эта утешительная мысль сделает мои страдания не столь
тяжелыми.
На ночь директриса оставила при себе Омфалу и обоих юношей. Наутро
Жюстина узнала, какие ужасы она бы испытала, если бы ее не выпроводили.
- Мне пришлось вытерпеть их вместо тебя, - сказала Омфала, но, к
счастью, привычка намного облегчает подобные обязанности, и мне приятно
думать, что я избавила тебя от стольких гнусностей.
Следующий день был кануном того дня, на который назначалась церемония
реформации. Появился Антонин, и начался обычный утренний ритуал; Жюстину
сотрясал страх: неужели ее сдержанное поведение за ужином у директрисы
сделает ее жертвой нынешней реформации? Она рассердила эту ужасную женщину,
она успела узнать, чем это грозит: разве это не было достаточной причиной
бояться? Однако безразличный вид Антонина ее успокоил - он едва взглянул на
нее. Закончив обход, Антонин назвал Ирис: это была великолепно сложенная
сорокалетняя женщина, живущая в доме тридцать два года.
- Ложись, - приказал ей Антонин, - я должен прочистить тебе влагалище,
только меня надо возбудить, чтобы я смог проникнуть туда, - добавил гнусный
сатир.
Присутствующие поспешили ему на помощь, и негодяй вошел внутрь.
- Вот так, шлюха! - прорычал он, совокупляясь. - Прими мой прощальный
привет. - Когда же он увидел, что все вокруг вздрогнули, а несчастная
женщина близка к обмороку, на нее посыпались сильные удары. - Ты что, не
слышишь меня, тварь? Не поняла, что общество решило реформировать тебя? Я
пришел за тем, чтобы послезавтра тебя уже не было на свете... Если я сношаю
тебя сейчас, потаскуха поганая, так лишь для того, чтобы ты унесла мою
сперму с собой в ад и чтобы фурии намазали моим семенем свои влагалища, а я
бы и их прочистил с великим удовольствием, если бы до них добрался. Давай
же, кончай, шлюха, по-моему я достаточно приласкал тебя и подготовил к
экстазу...
Но Ирис больше ничего не слышала: она потеряла сознание и не
шевелилась. В таком состоянии находилась она, когда злодей дошел до порога
крайнего восторга. Извергаясь, он искусал ей груди в надежде, привести ее в
чувство, но все было напрасно, и насладившись бесчувственной жертвой, варвар
имел жестокость бросить ее в подземелье, где ей предстояло провести
последние и самые мучительные часы своей жизни.
Жюстина тоже пережила один из самых ужасных дней: страшная эта сцена
никак не хотела выходить у нее из головы. Она содрогалась при мысли, что ей
придется присутствовать на ужине, который должен был иметь место во время
кровавых оргий. К ее счастью она еще не созрела для того, чтобы быть
допущенной на празднество, где не бывает ни грана целомудрия и человечности;
в тот же самый вечер ей просто-напросто велели провести ночь в келье
Клемента.
- О Господи, - вздохнула она, - неужели я буду удовлетворять страсти
этого монстра, который придет покрытый кровью моей несчастной подруги,
который насытится ужасами и мерзостями и прикоснется ко мне со злобой в
сердце и с богохульствами на губах! Может ли быть участь, более ужасная, чем
моя?
Тем временем надо было идти: за ней пришел надзиратель и запер ее в
келью Клемента, где, пока она ждала этого злодея, ее посетили новые мысли,
еще более ужасные.
Клемент появился к трем часам утра в сопровождении двух дежурных
девушек, которые встретили его при выходе из трапезной, куда, как известно,
доступ им был закрыт, если там происходила реформационная оргия. Одна из
этих девушек звалась Армандой: белокурая молодая женщина, не достигшая
возраста двадцати шести лет, с очаровательным лицом и, между прочим,
племянница Клемента; другую звали Люсинда: яркий румянец, прекрасное тело,
ослепительно белая кожа и возраст двадцать восемь лет.
Жюстина выучила наизусть свои обязанности и упала на колени, едва
заслышав шаги монаха. Он приблизился к ней, внимательно посмотрел на нее,
стоявшую в такой униженной позе, затем приказал подняться и поцеловать его в
губы. Клемент долго смаковал этот поцелуй и ответил девушке своим,
невероятно похотливым и продолжительным. В это время прислужницы по его
повелению постепенно и аккуратно раздевали Жюстину. Когда обнажилось девичье
тело от поясницы до пяток, они услужливо повернули к Клементу эту часть,
обожаемую им. Монах осмотрел ее, потрогал, потом, усевшись в кресло, велел
Жюстине подставить для поцелуя божественный зад, который всерьез взволновал
его. Его племянница стояла на коленях и сосала ему член... обрюзгший член,
пресыщенный вечерними утехами, который без определенного искусства ни за что
не возвратился бы к жизни. Стоя чуть в сторонке, Люсинда одной рукой
поглаживала ляжки монаха, другой усиленно массировала ему задний п
|
