Неблагодарность. - Странный спектакль. - Удивительная встреча. - Новый
приют. - Безбожие. - Безнравственность. - Дочернее неуважение. - Состояние
души Жюстины
В жизни бывают моменты, когда человеку богатому не на что купить себе
пропитание. Так и случилось с Сен-Флораном: он имел четыреста тысяч франков
в своем бумажнике и ни единого экю в кармане. Эта мысль остановила его,
прежде чем он переступил порог гостиницы.
- Успокойтесь, дядюшка, - сказала ему Жюстина, смеясь над его
замешательством, - разбойники не оставили меня без денег. Вот двадцать
луидоров: возьмите их, умоляю вас, пользуйтесь ими, а лишнее раздайте
бедным; я ни за что на свете не согласилась бы оставить себе золото, добытое
преступлениями.
Сен-Флоран, который разыгрывал деликатность, впрочем весьма далекую от
той, какую предполагала в нем Жюстина, согласился принять дар только при
условии, что она, со своей стороны, возьмет у него векселя на сто тысяч
франков, которые он сунул ей в карман.
- Оставьте себе эти деньги, - сказал Сен-Флоран, - они ваши, милая
племянница: это, кстати, недостаточное вознаграждение за большую услугу,
которую вы мне оказали, но все равно примите их и будьте уверены, что я
никогда не покину вас.
После обеда Жюстина, сама того не желая, погрузилась в размышления,
беспокойные размышления, которые стерли умиротворенное выражение с ее лица.
Сен-Флоран поинтересовался о их причине, и она, не вдаваясь в длинные
объяснения, захотела вернуть ему деньги.
- Сударь, - сказала она дяде, - я не заслужила такого знака
благодарности, и моя щепетильность не позволяет мне принять столь богатый
подарок.
Сен-Флоран, как рассудительный и умный человек, нашел множество
убедительных доводов, и деньги, несмотря на ее сопротивление, вернулись в ее
карман, однако это ничуть не уменьшило беспокойства кроткой девушки. Чтобы
рассеять его или сделать вид, будто он его не замечает, Сен-Флоран попросил
милую свою племянницу рассказать о своей жизни, и она, закончив короткий
рассказ, добавила, что план возвращения в Париж внушает ей тревогу.
- Хорошо, - ответил негоциант, - все можно в конце концов уладить.
Неподалеку отсюда живет одна моя родственница, которую мы навестим, я
представлю ей вас и попрошу приютить до тех пор, пока сам не улажу ваше
дело. Это очень благородная дама, и она будет вам вместо матери. Живет она в
уютном местечке около Бонди. Сейчас утро, самое удобное время... вы можете
идти?
- Да, сударь.
- Тогда в путь, Жюстина. Я так сильно желаю выразить вам свою
признательность, что любое промедление кажется пыткой для моего сердца.
Взволнованная Жюстина бросилась обнимать Сен-Флорана.
- О дядюшка! - сказала она, обливаясь слезами умиления. - Как
чувствительна ваша душа, и как чутко отвечает ей душа бедной девушки!
Негодяй с жестоким удовольствием созерцал, как сама невинность изливает
нежные выражения своей благодарности на его сердце, огрубленное пороком,
которое способно трепетать лишь от похоти под действием невинных восторгов
целомудрия и добродетели, обливающейся слезами.
Одно незначительное обстоятельство, которое мы не можем не упомянуть,
дабы наши читатели лучше поняли характер этого человека, непременно
разоблачило бы Сен-Флорана в глазах его племянницы, если бы она была менее
доверчивой и посмотрела на дядю более философским взглядом, однако, увы,
кроткая и мягкая добродетель всегда далека от того, чтобы разглядеть порок.
Когда Жюстина встала из-за стола, ей понадобилось зайти в туалетную комнату.
Она вошла туда, даже не обратив вначале внимания на то, что Сен-Флоран
последовал за ней и вошел в соседнюю кабину, откуда, если встать на
стульчик, как это сделал ее спутник, было прекрасно видно все, что
происходит в том месте, где расположилась Жюстина, которая, ни о чем не
подозревая, предложила вороватым взглядам распутника все, что может
предложить в таком уединенном месте человек, зашедший туда по нужде. Таким
образом самые прекрасные ягодицы в мире во второй раз предстали глазам
Сен-Флорана, который возбудился окончательно, и в его голове созрел четкий
план покушения на невинность и целомудрие бедного создания. Жюстину,
очевидно, что-то насторожило, она поспешно вернулась в комнату и не
замедлила высказать некоторое удивление. Сен-Флоран без труда оправдался,
несколько ласковых слов восстановили доверие, и они отправились в дорогу.
Было около четырех часов вечера. Не считая этого незначительного
события, Сен-Флоран еще ничем не выдал себя: то же благородство, та же
сдержанность и учтивость; будь он отцом Жюстины, она не чувствовала бы себя
спокойнее, и все ее подозрения рассеялись без следа. Наша сирота не знала,
что именно так обычно бывает в моменты приближающейся опасности.
Скоро ночные тени начали наполнять лес тем религиозным или мистическим
ужасом, который одновременно порождает страх в робких душах и преступные
мысли в жестоких сердцах. Наши путники шли только по глухим тропам, Жюстина
шагала впереди, и вот она обернулась, чтобы спросить Сен-Флорана, не
заблудились ли они и не пора ли уже добраться до места. В это время
возбуждение развратника достигло апогея, его неистовые страсти прорвали все
заграждения... Наступила ночь. Лесная тишина, темнота, окружавшая их - все
пробуждало в нем преступные желания, все говорило о том, что наконец-то он
сможет удовлетворить их. Сластолюбец подогревал себя руками и воскрешал в
своем похотливом воображении прелести этого очаровательного ребенка, которые
помог ему увидеть случай. Он не мог больше сдерживать себя.
- Клянусь своей спермой, - неожиданно заявил он Жюстине, - вот здесь я
и хочу сношаться; я слишком долго возбуждался из-за тебя, стерва, теперь
настало время завершить это дело.
Он схватил ее за плечи и сбил с ног. Несчастная испустила крик ужаса.
- Ага, шлюха! - заорал взбешенный Сен-Флоран. - Напрасно думаешь, будто
кто-то услышит твои вопли.
Он повалил ее на землю, сильно ударив по голове палкой, и она без
чувств опустилась к подножию дерева. Боги оставались глухи. Трудно
представить себе, с каким безразличием они относятся к людям, даже когда те
собираются оскорбить их; они как будто не только не предотвращают ужасные
злодеяния, но еще сильнее сгущают ночную тьму словно для того, чтобы получше
скрыть... еще больше поспособствовать гнусным замыслам порока, направленным
против целомудрия и невинности.
Обезоружив Жюстину, Сен-Флоран оголил ее, достал чудовищных размеров
посох, раскрасневшийся от сладострастия и ярости, навалился на свою жертву,
придавив ее своей тяжестью, раздвинул бедра несчастной девочки и с
невероятной силой вогнал свой меч в самое нежное и потаенное местечко,
которое, предназначенное быть наградой за любовь, казалось, с отвращением
отвергает гнусные притязания злодейства и порока. Наконец он
восторжествовал: Жюстина лишилась девственности. О, какое безумие обуяло
злодея! Это был тигр, озверевший тигр, рвущий на части молодую козочку: он
рычал, скрипел зубами, изрыгал богохульные проклятия; обильно лилась кровь,
но ничто не могло его остановить. Его страсть увенчало мощное извержение, и
распутник, пошатываясь, удалился, сожалея лишь о том, что преступление,
которое только что принесло ему такое острое наслаждение, не может длиться
вечно. Остановившись в десяти шагах от жертвы, он пришел в себя; он испытал
странное сожаление, которое буквально перевернуло его злодейскую душу,
подумав о том, что только до половины довел свое злодеяние и что его можно
продолжить. Он вспомнил, что в карманах Жюстины остались сто тысяч франков,
которые он ей подарил, и вернулся забрать их. Но Жюстина лежала таким
образом, что обшарить ее карманы можно было, лишь перевернув ее. О небо!
Сколько новых прелестей увидел он, которые, несмотря на темноту, предстали
перед огненным взором преступного кровосмесителя!
- Как! - воскликнул он, рассматривая восхитительный и свежий зад,
который первым привел его в возбуждение. - Что такое? Неужели я мог пройти
мимо такой красоты! Эта восхитительная девочка имеет и другие девственные
цветы, а я не сорвал их! Какая небрежность! Надо немедленно прочистить эту
дивную жопку, которая доставит мне в сто раз больше удовольствия, чем
вагина; надо, черт меня побери, разворотить ее, разорвать пополам без всякой
жалости!
Ничто не мешало ему еще раз осквернить неподвижное, беззащитное тело, и
злодей уложил свою жертву в положение, благоприятное для осуществления
коварных замыслов. Увидев крохотное отверстие, которое он жаждал пробить,
злодей пришел в восторг от явного несоответствия размеров, и вонзил туда
свое орудие, даже не потрудившись увлажнить его: все эти меры
предосторожности, порождаемые страхом или человечностью, незнакомы пороку и
истинному сладострастию: в самом деле, почему бы не заставить страдать
предмет страсти, если его боль увеличивает наше наслаждение? Содомит проник
в вожделенную пещерку и добрых полчаса наслаждался своей жестокостью, может
быть, он еще дольше оставался бы там, если бы природа, не лишив наконец его
своих милостей, не прекратила его удовольствия.
В конце концов коварный злодей ушел, оставив на земле несчастную жертву
своего распутства - без средств, обесчещенную и почти бездыханную.
О человек! Вот ты каков, когда слушаешь только голос своих страстей!
Жюстина, придя в себя и ощутив свое жуткое состояние, захотела умереть.
- Чудовище! - заплакала она. - Что плохого я ему сделала? Чем заслужила
такое жестокое обращение? Я спасла ему жизнь, вернула богатство, а он
отобрал у меня самое дорогое; даже тигры, живущие в самых диких лесах, не
осмелились бы на такое преступление. Первые ощущения боли и унижения
сменились недолгим изнеможением; ее прекрасные глаза, наполненные слезами,
машинально обратились к небу, сердце ее устремилось к ногам Всевышнего.
Чистый, сверкающий звездами свод, строгая ночная тишина... торжественный
образ мирной природы, контрастирующий с потрясением души бедной девочки -
все вокруг нее источало сумрачный ужас, из которого тут же родилась
потребность молиться; она опустилась на колени перед этим всемогущим Богом,
которого отрицает разум и в которого верит горе.
- Святый и всемогущий Боже, - начала она сквозь рыдания, - ты, кто
наполняет меня в этот ужасный момент неземной радостью, кто не позволил мне
покуситься на мою жизнь, о защитник мой и наставник, я взываю к твоему
милосердию, я молю тебя о милости; взгляни на мою нищету и мои страдания, на
мое смирение и мои надежды! Боже всемогущий, ты знаешь, что я слаба и
невинна, что меня предали и обесчестили; я хотела творить добро по твоему
примеру, и за это ты наказал меня своей волей. Пусть же она свершится, о
Господи, я с радостью принимаю все твои священные планы, я принимаю их
безропотно и не буду пенять на них. Но если я найду здесь, на земле, только
тернии, позволь мне, о Господи Всемогущий, молить, чтобы ты призвал меня к
себе, молиться тебе и боготворить тебя вдали от этих развратных людей,
которые принесли мне, увы, одни лишь несчастья и своими коварными и
кровавыми руками швырнули меня для забавы в море слез и в пропасть
страданий!
Молитва утешает несчастных; небо - их сладкая иллюзия, и они становятся
сильнее после того, как прильнут к ней устами. Тем не менее трудно сделать
из этого физического факта какие-нибудь выводы в пользу существования Бога:
состояние несчастья - это состояние исступления, но разве могут дети безумия
внимать голосу разума? Жюстина поднялась, привела в порядок одежду и
отправилась в путь.
Совсем другие мысли питали сознание Сен-Флорана. На свете есть души,
для которых преступление заключает в себе столько очарования, что они
никогда не могут им насытиться; первое преступление для них всего лишь
ступень к следующему, и удовлетворяются они только тогда, когда выпьют чашу
наслаждений до самого дна.
- Какие сладкие плоды я сорвал! - говорил себе предатель, сидя под
деревом в двухстах шагах от места своего преступления. - Какая это была
невинность! Какая свежесть! Сколько грации и очарования!.. Как она меня
возбуждала, как воспламеняла мои чувства!.. Я бы задушил ее, если бы она
оказала хоть какое-то сопротивление... Может быть, я зря оставил ее в
живых... Если ей встретиться кто-нибудь, она может на меня пожаловаться...
меня могут настигнуть, и тогда я пропал... Кто знает, до чего может дойти
месть обиженной девчонки? Надо бы ее прикончить... Если одним ничтожным
созданием на земле будет меньше, ничего от этого не изменится: это просто
червь, которого я раздавлю мимоходом; это ядовитое животное, которое грозит
мне своим жалом, и я не должен допустить, чтобы оно меня поразило; нет
ничего дурного в том, чтобы избавиться от тех, кто хочет навредить нам...
Поэтому раздумывать нечего.
Однако несчастной Жюстине, которую рука провидения должна была провести
по всему тернистому пути злоключений, не суждено было умереть в таком юном
возрасте. Сен-Флоран рассвирепел, не обнаружив ее на месте; он звал ее, она
его слышала и бежала еще быстрее. Оставим злодея наедине со своим отчаянием,
пусть он идет своей дорогой, быть может, когда-нибудь он нам еще встретится.
Ход событий вынуждает нас разматывать нить приключений нашей кроткой
Жюстины.
- Опять это чудовище, - с тревогой думала она, ускоряя шаг, - чего он
еще от меня хочет? Ему мало того, что он так жестоко надругался надо мной?
Чего еще ему не хватает?
И она спряталась в густом кустарнике, чтобы не нашел ее человек,
который без сомнения собирался убить ее. Там она провела остаток ночи в
ужасном беспокойстве.
- Вот так, - подумала она, когда начинался новый день, - значит правду
говорят, что есть человеческие существа, к которым природа относится так же,
как к диким зверям? Которые вынуждены прятаться от других людей? Так какая
разница между ними и мною? Стоило ли появляться на свет для столь печальной
участи?
Слезы ручьями текли из ее прекрасных глаз, когда она предавалась таким
печальным размышлениям. И в это время послышался неожиданный треск сухих
веток.
- О Господи, наверное это он, злодей! - затряслась она от страха. - Он
ищет меня, хочет моей погибели, хочет покончить со мной; я пропала.
Она поглубже забралась в скрывавшие ее кусты и прислушалась. Шум
производили двое мужчин.
- Сюда, дружище, - говорил тот, что казался господином, юноше,
следовавшему за ним, здесь нам будет удобно. Во всяком случае в этом глухом
месте жестокий рок в лице моей матери, которую я ненавижу, не помешает нам
вкусить сладостные плоды удовольствия.
Они подошли ближе и устроились совсем рядом с Жюстиной, так что она
слышала каждое их слово и видела каждое движение. Затем хозяин, которому на
вид было года двадцать четыре, спустил панталоны своего спутника, чей
возраст был не более двадцати, начал массировать ему член, сосать его и
приводить в надлежащее состояние. Этот спектакль продолжался долго...
омерзительно долго и был наполнен эпизодами похоти и мерзости, которые
должны были привести в ужас Жюстину, еще не оправившуюся после примерно
таких же гадостей. Но в чем же они заключались?
Здесь мы предвидим, что найдутся читатели, интересующиеся больше
подобными сценами, нежели подробностями движения души добродетельной нашей
героини, которые с нетерпением ждут, когда мы опишем эти мерзости. Чтобы
удовлетворить их любопытство, мы расскажем следующее: молодой господин,
ничуть не устрашившись громадного копья своего лакея, сначала возбуждал его,
покрывая поцелуями, затем, млея от восторга, вставил себе в задний проход.
Наслаждаясь содомитскими утехами, распутник извивался как на вертеле и,
кажется, жалел только о том, что этот стержень не был еще больше; он
бесстрашно принимал мощные толчки, предупреждая и отражая их. Двое нежных и
законных супругов не могли бы ласкать друг друга с таким пылом; их губы
сливались, их языки сплетались, их вздохи смешивались, пока наконец оба,
опьянев от страсти, не завершили одновременным извержением свою оргию. Через
короткое время она возобновилась, и чтобы разжечь фимиам в кадильницах
сладострастия, главный жрец не забыл ни одного средства: поцелуи, нежные
прикосновения, грязные ласки, утонченные упражнения самого разнузданного
разврата - все использовалось для поддержания огня, который начинал стихать,
и все это послужило тому, что жертвоприношения совершились пять раз подряд,
и за это время роли любовников ни разу не переменились. Молодой хозяин
оставался женщиной и несмотря на то, что он обладал превосходным
инструментом, который неустанно возбуждал руками лакей, сношая его, у него
ни на секунду не возникло желания исполнить обязанности мужчины. Если он
массировал лакейский член, если сосал его, то для того лишь, чтобы возбудить
своего содомита, чтобы не дать ему передышки, но никаких активных действий
не предпринимал.
О, каким долгим показалось это зрелище Жюстине, насколько невыносимо
для добродетели наблюдать торжествующий порок!
В конце концов, оставшись без сил, актеры этой скандальной сцены тяжело
поднялись и собрались отправиться восвояси, как вдруг хозяин, подойдя к
кусту, чтобы опорожнить от спермы свои потроха, заметил платок, повязанный
на голове Жюстины.
- Жасмин, - повернулся он к лакею, - нас обнаружили, мы пропали...
Здесь какая-то мерзавка... она видела, чем мы занимались. Давай-ка вытащим
ее из логова и узнаем, зачем она там пряталась.
Но дрожащая Жюстина опередила их, сама выскочила из своего укрытия и
бросилась в ноги незнакомцам.
- О господа! - запричитала она, простирая к ним руки. - Сжальтесь над
несчастной, которая заслуживает этого больше, чем вы полагаете, и мало на
свете несчастий, которые могут сравниться с моими. Пусть положение, в
котором вы меня нашли, не бросит на меня ни тени подозрения, потому что это
следствие моей нищеты, а не моих поступков. Вместо того, чтобы увеличивать
беды, которые меня преследуют, соблаговолите уменьшить их и предоставьте мне
средства, избежать ударов судьбы.
Господин де Брессак - так звали молодого человека, в чьи руки попала
Жюстина, - будучи закоренелым злодеем и распутником, не был вместе с тем
лишен весьма значительной дозы сочувствия. Правда, к сожалению, мы очень
часто видим, как сладострастие подавляет жалость в сердце мужчины: обычно
оно ожесточает его, и независимо от того, требует ли большая часть его
низменных утех апатии души, или же мощная встряска страсти, производимая в
его нервной системе, ослабляет их воздействие, либертен очень редко
проявляет чувствительность {И это случается по той единственной причине, что
чувствительность доказывает слабость, а либертинаж - силу (Прим. автора.)}.
Однако к этой естественной бездушности в людях, о которых мы ведем
рассказ, в Брессаке добавлялось глубочайшее отвращение к женщинам, это была
ненависть, настолько укороченная ко всему, что касалось противоположного
пола, который он называл не иначе, как мерзким, что Жюстине не удалось
пробудить в нем чувств, на какие она рассчитывала.
- Послушай, лесная горлица, - жестко заявил Брессак, - если тебе нужны
дураки, поищи их в другом месте: ни мой друг, ни я, мы вообще не прикасаемся
к женщинам, они внушают нам ужас, и мы держимся от них подальше. Если ты
просишь милостыню, поищи людей, которые любят творить добрые дела, мы же
творим только злые. Но скажи, несчастная, видела ли ты то, что происходило
между мною и этим юношей?
- Я видела, как вы беседовали, сидя в траве, - ответила осторожная
Жюстина, - но ничего больше, клянусь вам, господа.
- Мне хочется тебе верить, - сказал Брессак, - и в этом твое счастье.
Если бы я решил, что ты видела еще что-нибудь, ты никогда не вышла бы из
этого куста... Сейчас еще рано, Жасмин, и у нас есть время выслушать историю
этой девочки, давай узнаем ее, а потом посмотрим, что делать.
Молодые люди сели под деревом, Жюстина присоединилась к ним и
рассказала со своим обычным красноречием о всех несчастьях, которые
преследовали ее с тех пор, как она появилась на свет.
- Ладно, Жасмин, - сказал Брессак, поднимаясь, - будем на этот раз
справедливыми. Мудрая Фемида уже осудила это бедное создание, поэтому не
следует препятствовать планам великой богини: приведем в исполнение смертный
приговор, вынесенный этой преступнице. И это маленькое убийство, весьма
далекое от преступления, будет нашим вкладом в восстановление морального
порядка: раз уж мы иногда сами нарушаем этот порядок, будем иметь мужество
восстанавливать его, когда представляется случай...
И злодеи, грубо схватив девочку, потащили ее в глубину леса, смеясь над
ее слезами и жалобными криками.
- Сначала разденем ее догола, - сказал Брессак, срывая все покровы
скромности и целомудрия, но при этом обнажившиеся прелести нисколько не
смягчили этого человека, равнодушного ко всем чарам пола, который он
презирал.
- Женщина - это мерзкая тварь! - повторял он, брезгливо попирая ее
ногами. - Взгляни, Жасмин, на это животное! - Потом, плюнув не нее,
прибавил: - Скажи, друг мой, смог бы ты получить удовольствие от этой твари?
- Никакого. Даже в задницу, - коротко ответил лакей.
- Вот так! Вот что глупцы называют божеством, вот что обожают идиоты...
Посмотри же, посмотри на этот живот, на эту мерзкую щель; вот храм, которому
поклоняется глупость, вот алтарь, где воспроизводится род человеческий.
Давай же не будем жалеть эту стерву, давай привяжем ее...
И бедную девочку вмиг связали веревкой, которую злодеи сделали из своих
галстуков и носовых платков; затем они растянули ее конечности между
деревьями, и в таком положении, когда ее живот свешивался над самой землей,
все ее тело пронзила такая острая боль, что на лбу выступил холодный пот;
теперь она существовала только благодаря этой нестерпимой пытке, она
испустила бы дух, если бы боль перестала терзать ее нервы. Чем сильнее
страдала несчастная, тем больше веселились наши молодые люди. Они
сладострастно наблюдали за ней; они жадно ловили каждую судорогу,
пробегавшую по ее лицу, и их жуткая радость принимала различные оттенки в
зависимости от интенсивности ее мучений.
- Достаточно, - сказал наконец Брессак, - мы попугали ее как следует.
- Жюстина, - продолжал он, развязав ее и приказав ей одеться, -
следуйте за нами и держите язык за зубами; если вы докажете свою
преданность, у вас не будет причин жаловаться. Моей матери требуется вторая
служанка, я вас представлю ей и, полагаясь на ваш рассказ, поручусь за ваше
поведение. Но если вы злоупотребите моей добротой, если обманете мое доверие
или же не будете исполнять мою волю, горе вам, Жюстина: посмотрите на эти
четыре дерева и на эту тенистую полянку, которая будет вашей гробницей;
помните, что это мрачное место находятся в одном лье от замка, куда я вас
веду, и при малейшей оплошности с вашей стороны вас тотчас снова приведут
сюда.
Самый слабый проблеск счастья означает для несчастного человека то же
самое, что благодатная утренняя роса для цветка, иссушенного накануне
обжигающими лучами дневного светила. Обливаясь слезами, Жюстина бросилась на
колени перед тем, кто обещал ей защиту, и стала клясться, что будет
преданной и не обманет доверия. Но жестокий Брессак, нечувствительный к
радости, равно как и к боли этой очаровательной девочки, грубо бросил ей;
"Посмотрим", - и они зашагали по лесной дороге.
Жасмин и хозяин о чем-то тихо разговаривали, Жюстина молча следовала за
ними. Час с небольшим потребовался им, чтобы добраться до замка мадам де
Брессак, и роскошь и великолепие этого дома подсказали Жюстине, что каким бы
ни было положение, обещанное ей, оно без сомнения сулит ей много выгод, если
только злодейская рука, которая не переставала мучить ее, не разрушит
обманчивое благополучие, открывшееся ее глазам.
Через полчаса после прихода молодой человек представил ее своей матери.
Мадам де Брессак оказалась сорокапятилетней женщиной, все еще красивой,
порядочной, чувствительной, но она отличалась необыкновенно суровыми
понятиями о нравственности. Чрезвычайно гордая тем, что не сделала ни одного
ложного шага в своей жизни, она не прощала другим ни малейшей слабости и
своей доведенной до крайности строгостью не только не вызвала уважения сына,
но, напротив того, оттолкнула его от себя. Мы готовы признать, что Брессак
во многом был неправ, но скажите, где, как не в материнском сердце, должна
была возвести себе храм снисходительность? Потеряв два года назад отца этого
юноши, мадам де Брессак была богатой вдовой, имея сто тысяч экю годовой
ренты, которые, если присовокупить к ним проценты от отцовского состояния,
обеспечили бы в один прекрасный день около миллиона ежегодного дохода нашему
герою. Несмотря на такие большие надежды, мадам де Брессак мало давала
своему сыну: разве содержание в двадцать пять тысяч франков могло оплатить
его удовольствия? Ничто не обходится так дорого, как этот вид сладострастия.
Конечно, мужчины стоят дешевле, нежели женщины, но зато наслаждения, которые
получают от них, повторяются много чаще, так как желание подставить свой зад
сильнее, чем прочищать зад другому.
Ничто не могло склонить юного Брессака к мысли поступить на службу:
все, что отвлекало его от распутства, казалось ему невыносимым, и всяческие
цепи были для него ненавистны.
Три месяца в году мадам де Брессак жила в поместье, где встретила ее
Жюстина, остальное время она проводила в Париже. Однако в продолжение этих
трех месяцев она старалась никуда не отпускать от себя сына. Какой пыткой
было это для мужчины, ненавидевшего свою мать и считавшего потерянным каждое
мгновение, которое он прожил вдалеке от города, где находилось средоточие
всех его удовольствий!
Брессак велел Жюстине рассказать его матери то, что она поведала ему, и
когда рассказ был окончен, эта благородная дама заговорила так:
- Ваша чистота и ваша наивность не дают мне основания сомневаться в
ваших словах, и я наведу о вас другие справки только для того, чтобы
проверить, действительно ли вы - дочь названного вами человека. Если это
так, тогда я знала вашего отца, и это будет еще одной причиной заботиться о
вас. Что же касается до истории с Дельмонс, я постараюсь ее уладить за два
визита к канцлеру, моему давнему приятелю; впрочем, эта женщина погрязла в
разврате и имеет дурную репутацию, и я, если бы захотела, могла отправить ее
в тюрьму. Но запомните хорошенько, Жюстина, - добавила мадам де Брессак, -
что я обещаю вам свое покровительство в обмен на ваше безупречное поведение,
таким образом вы видите, что мои требования в любом случае послужат вашему
благу.
Жюстина припала к ногам своей новой благодетельницы; она ее заверила,
что хозяйка не будет иметь поводов для недовольства, и ее незамедлительно
познакомили с предстоящими обязанностями.
По истечении трех дней прибыл ответ на справки, которые навела мадам де
Брессак, и он был положителен. Жюстину похвалили за честность, и мысли о
несчастьях исчезли из ее головы, уступив место самым радужным надеждам.
Однако в небесах не было начертано, что эта добродетельная девушка
непременно должна быть счастливой, и если на ее долю выпало несколько
случайных мгновений покоя, так для того лишь, чтобы сделать еще горше минуты
ужаса, которые за ними последуют.
Вернувшись в Париж, мадам де Брессак не мешкая начала хлопотать за свою
горничную. Лживые наветы Дельмонс были скоро разоблачены, но арестовать ее
не удалось. Незадолго до того злодейка отправилась в Америку получить
богатое наследство, и небу было угодно, чтобы она мирно наслаждалась плодами
своего злодейства. Слишком часто случается, что высшая справедливость
оборачивается к добродетели другой стороной. Не будем забывать о том, что мы
рассказываем об этом только для того, чтобы доказать эту истину, как бы
печальна она ни была и чтобы каждый мог сверять с ней свое поведение в
жизненных событиях.
Что касается пожара в тюрьме, было доказано, что если Жюстина и
воспользовалась им, то по крайней мере никоим образом в нем не замешана, и
без лишних проволочек с нее было снято обвинение.
Читатель, успевший довольно основательно узнать душу нашей героини,
легко представит себе, как крепко привязалась она к мадам де Брессак. Юная,
неопытная и чувствительная Жюстина с радостью раскрыла свое сердце чувствам
признательности. Бедная девушка истово верила, что всякое благодеяние должно
привязать того, кто его принимает, к тому, от кого оно исходит, и направила
на это ребяческое чувство весь жар своей неокрепшей души. Между тем в
намерения молодого хозяина не входило сделать Жюстину слишком преданной
женщине, которую он ненавидел. Кстати, пришло время подробнее описать нашего
нового героя.
Брессак сочетал в себе очарование юности и самую соблазнительную
красоту. Если в его лице или фигуре и были какие-то недостатки, объяснить их
можно было той самой беспечностью, той самой изнеженностью и мягкостью,
которые свойственны скорее женщинам; казалось, что природа, наделив его
некоторыми атрибутами слабого пола, внушила ему и соответствующие
наклонности. Но какая черная душа скрывалась под покровом этих женских чар!
Здесь можно было обнаружить все пороки, характерные для самых отъявленных
негодяев, никогда столь далеко не заходили злоба, мстительность, жестокость,
безбожие, развратность, забвение всех человеческих обязанностей и главным
образом тех, которые в душах, более мягких, пробуждают сладостные чувства.
Основная мания этого необычного человека заключалась в том, что он яро
ненавидел свою мать, и самое печальное было в том, что эта глубоко
укоренившаяся в нем ненависть диктовала ему не только озлобленность, но и
неистовое стремление поскорее избавиться от существа, давшего ему жизнь.
Мадам де Брессак прилагала все силы, чтобы вернуть сына на тропинки
добродетели, а в результате юноша подстегиваемый этими проявлениями
материнской строгости еще с большим пылом предавался своим порочным
наклонностям, и бедная женщина получала от своих нравоучений только еще
более сильную ненависть.
- Не воображайте, - так сказал однажды Брессак Жюстине, - будто моя
мать искренне заботится о вас. Поверьте: если бы я поминутно не подталкивал
ее, она вряд ли вспомнила бы о том, что вам обещала; она кичится перед вами
своей добротой, между тем как это - дело моих рук. Да, Жюстина, только мне
должна быть предназначена признательность, которую вы питаете к моей матери,
и мои требования должны показаться вам тем более бескорыстными, что я не
претендую на ваши прелести, хотя вы молоды и красивы; да, девочка моя, да, я
глубоко презираю все, что может дать женщина... презираю даже ее самое, и
услуги, которых я от вас жду, совсем другого рода; когда вы убедитесь в моей
благосклонности к вам, надеюсь, я найду в вашей душе то, на что имею право
рассчитывать.
Эти часто повторяющиеся речи казались Жюстине настолько непонятными,
что она не знала, как на них отвечать, и тем не менее она отвечала, да еще с
необыкновенной горячностью. Следует ли говорить об этом? Увы, да: скрыть
неприглядные мысли Жюстины значило бы обмануть доверие читателя и поколебать
интерес, который до сих пор вызывали в нем невзгоды нашей героини.
Как бы ни были низки намерения Брессака в отношении нее, с самого
первого дня, когда она его увидела, у нее не было сил побороть в себе
сильнейшее чувство нежности к этому человеку. Чувство благодарности в ее
сердце усиливало эту внезапную любовь, ежедневное общение с предметом
обожания придавало ей новые силы, и в конце концов несчастная Жюстина
беззаветно полюбила злодея, полюбили так же страстно, как обожествляла
своего Бога, свою религию... и свою добродетельность. Она часами думала о
жестокости этого человека, о его отвращении к женщинам, о его развращенных
вкусах, о непреодолимости моральной пропасти, которая их разделяла, но ничто
на свете не могло погасить ее страсть. Если бы Брессак потребовал у нее
жизнь, захотел бы ее крови, Жюстина отдала бы все и была бы в отчаянии от
того, что не может принести еще больших жертв единственному идолу своего
сердца. Вот она любовь! Вот почему греки изображали ее с повязкой на глазах.
Однако Жюстина никогда не признавалась в этом, и неблагодарный Брессак не
догадывался о причине слез, которые она проливала из-за него каждый день.
Тем не менее он не мог не заметить готовности, с которой она делала все, что
могло ему понравиться, не мог не видеть слепого подчинения, с каким она
старалась исполнить все его капризы, насколько позволяла ей собственная
скромность, и как тщательно скрывала она свои чувства перед его матерью. Как
бы то ни было, благодаря такому поведению, естественному для раненного
любовью сердца, Жюстина заслужила абсолютное доверие молодого Брессака, и
все, что исходило от возлюбленного, имело настолько высокую цену в глазах
Жюстины, что очень часто бедняжке мерещилась ответная любовь там, где были
лишь распутство, злоба или, что еще вернее, коварные планы, которые зрели в
его черном сердце.
Читатель, быть может, не поверит, но однажды Брессак сказал ей:
- Среди моих юношей, Жюстина, есть несколько человек, которые участвуют
в моих заботах только по принуждению, и им хотелось бы увидеть обнаженные
прелести молодой девушки. Эта потребность оскорбляет мою гордость: я бы
хотел, чтобы их возбуждение было вызвано только мною. Однако поскольку оно
для меня необходимо, я предпочел бы, мой ангел, чтобы его причиной была ты,
а не другая женщина. Ты будешь готовить их в моем кабинете и впускать в
спальню только тогда, когда они придут в соответствующее состояние.
- О сударь, - зарыдала Жюстина, - как вы можете предлагать мне такие
вещи? Эти мерзости, на которые вы меня толкаете...
- Знаешь, Жюстина, - прервал ее Брессак, - подобную наклонность
исправить невозможно. Если бы только ты знала, если бы могла понять, как
сладостно испытывать ощущение, что ты превратился в женщину! Вот поистине
потрясающее противоречие: я ненавижу ваш пол и в то же время хочу
имитировать его! Ах, как приятно, когда это удается, как сладко быть шлюхой
для тех, кто хочет тебя! Какое блаженство - быть поочередно, в один и тот же
день, любовницей грузчика, лакея, солдата, кучера, которые то ласкают, то
ревнуют, то унижают или бьют тебя; а ты становишься то торжествующей
победительницей в их объятиях, то пресмыкаешься у их ног, то ублажаешь их
своими ласками и воспламеняешь самыми невероятными способами. Нет, нет,
Жюстина, тебе никогда не понять, какое это удовольствие для человека с такой
организацией как у меня. Но попробуй, забыв о морали, представить себе
сладострастные ощущения этого неземного блаженства, устоять перед которыми
невозможно, впрочем, невозможно и представить их... Это настолько щекочущее
ощущение... Сладострастие настолько острое, восторг настолько
исступленный... Человек теряет от этого голову, иногда теряет даже сознание;
тысячи самых страстных поцелуев не в состоянии передать с достаточной
живостью опьянение, в которое погружает нас любовник. Мы таем в его
объятиях, наши губы сливаются, и в нас просыпается желание, чтобы все наше
существо, все наше существование перетекло в его тело, чтобы мы превратились
с ним в одно неразрывное целое. Если мы когда-нибудь и жалуемся, так лишь
оттого, что нами пренебрегают; мы бы хотели, чтобы наш любовник, более
сильный, чем Геркулес, проник в нас своим мощным посохом, чтобы его семя,
кипящее внутри нас, своим жаром и своей неукротимостью заставило нашу сперму
брызнуть в его ладони. Ты ошибаешься, если думаешь, что мы такие же, как
остальные люди: у нас совершенно другая конституция, и той хрупкой пленкой,
которая прикрывает вход в глубины вашего мерзкого влагалища, природа,
создавая нас, украсила алтари, где приносят жертвы наши селадоны. Мы - такие
же женщины в этом месте, как и вы в храме воспроизводства. Нет ни одного
вашего удовольствия, которого мы бы не познали, ни одного, которым мы бы не
могли наслаждаться, но у нас есть и свои, незнакомые вам, и это
восхитительное сочетание делает нас людьми, самыми чувствительными к
сладострастию, лучше всего приспособленными, чтобы им наслаждаться. Да,
именно это необыкновенное сочетание делает невозможным исправление наших
наклонностей... оно превращает нас в безумцев, в одержимых безумцев, тем
более, когда кому-нибудь приходит идиотская мысль осуждать нас... оно
заставляет нас до самой смерти хранить верность тому очаровательному богу,
который нас пленил.
Так изъяснялся господин де Брессак, восхваляя свои вкусы. Разумеется,
Жюстина даже не пыталась говорить ему о добропорядочной даме, которой он был
обязан своим появлением на свет, и о страданиях, которые должны доставлять
ей столь распутное поведение: с некоторых пор она не видела в этом юноше
ничего, кроме презрения, насмешливости и в особенности нетерпения получить
богатства, которые, по мнению Брессака, по праву принадлежали ему; не видела
ничего, кроме самой глубокой ненависти к этой благочестивейшей и
добродетельнейшей женщине и самой неприкрытой враждебности к тому, что
глупцы называют естественными человеческими чувствами, которые при ближайшем
рассмотрении оказываются лишь результатами привычки.
Стало быть правда в том, что когда человек так глубоко увязает в своих
вкусах, инстинкт этого так называемого закона, необходимое продолжение
самого первого безумного поступка, становится мощным толчком, который гонит
его к тысячам других, еще более безрассудных.
Иногда неутолимая Жюстина употребляла религиозные средства, которыми
обыкновенно утешалась сама, потому что слабости всегда свойственно
довольствоваться химерами, и пыталась смягчить душу этого извращенца своими
иллюзиями. Однако Брессак, яростный враг религиозных мистерий, непримиримый
противник догм религии и в особенности ее создателя, вместо того, чтобы
прислушаться к словам Жюстины, немедленно вставал на дыбы и обрушивал на нее
свои аргументы. Он был достаточно высокого мнения об умственных способностях
этой юной девушки, чтобы попробовать осветить ей путь к истине факелом
философии, кроме того, ему было необходимо искоренить все ее предрассудки.
Вот какими словами он бичевал божественный культ:
- Все религии исходят из ложного принципа, Жюстина, - заговорил он
однажды, - все предполагают в качестве необходимой посылки признание
создателя, существовать который никак не может. Вспомни в этой связи
разумные речи того разбойника по имени Железное Сердце, о котором ты мне
рассказывала; ничего убедительнее, чем его принципы, я не знаю и считаю его
очень умным человеком, и незавидное положение, в котором он оказался по
глупости людей, не отнимает у него права рассуждать здравым образом.
Если все движения природы суть результаты каких-то высших законов, если
ее действие и ее реакция непременно предполагают, в качестве основной
предпосылки, движение, что остается делать высшему создателю, о котором
твердят люди, заинтересованные в его существовании? Вот об этом и говорил
тебе твой умный наставник, милая девочка. Таким образом, чем оказываются
религии, как не оковами, которыми пользуются сильнейшие, чтобы управлять
слабыми? С коварными намерениями тиран заявил человеку слабому, что цепи,
которые он надел на него, выкованы неким Божеством, а бедняге, сломленному
нищетой, ничего не оставалось, как поверить в это. Так заслуживают ли
уважения религии, рожденные обманом, и есть ли среди них хоть одна, не
несущая на себе печати коварства и глупости? Что мы в них видим? Тайны,
бросающие разум в дрожь, догмы, противоречащие природе, абсурдные церемонии,
которые не вызывают у человека ничего, кроме презрения и отвращения. Но есть
две религии, Жюстина, которые больше всего заслуживают нашей ненависти: я
имею в виду те, что опираются на два идиотских романа, известных как Ветхий
и Новый Заветы. Давай вспомним в общих чертах это нелепое собрание наглости,
глупости и лжи, потом я буду задавать тебе вопросы, а ты, если сможешь,
попробуешь на них ответить.
Прежде всего как получилось, что во времена Инквизиции тысячами сжигали
на костре евреев, которые в продолжение четырех тысяч лет были любимцами
Бога? Как можете вы, делающие культ из еврейского закона, уничтожать не за
то, что они следуют этому закону? Почему ваш Бог оказался непоследовательным
и несправедливым варваром, когда из всех народов на земле избрал маленькое
еврейское племя, а потом отказался от него и предпочел ему другое племя, еще
более ничтожное и низкое?
Зачем этот Бог прежде совершал столько чудес, а ныне больше не желает
показать их нам, хотя мы заменили в его глазах тот бедный народец, для
которого он так старался?
Как можно примирить китайскую, халдейскую, финикийскую, египетскую
хронологии с хронологией евреев? И как согласуются между собой сорок разных
способов, которыми комментаторы исчисляют время? Если я скажу, что эта книга
продиктована Богом, мне возразят, что в таком случае этот Бог -
самонадеянное невежественное существо.
То же самое можно заявить в ответ на утверждение, что Моисей писал свои
законы за Иорданом. Но как это может быть, если он никогда не переходил
Иордан?
Книга Исайи свидетельствует, что Бог повелел высечь сборник еврейских
законов на застывшем известковом растворе, между тем как все авторы того
времени знали, что тексты гравировались только на камне или на кирпичах.
Впрочем, не столь это важно, и я хочу спросить, каким образом можно было
сохранить написанное на застывшем растворе, и как народ, оказавшийся в
пустыне без одежды и обуви, мог заниматься таким трудоемким делом?
Откуда взялись в книге, продиктованной вашим Богом, названия городов,
которые никогда не существовали, заветы царей, которых евреи страшно боялись
и ненавидели и которые их еще не угнетали... в конце концов, откуда такая
куча противоречий? Выходит, ваш Бог не только глупое, но и очень
непоследовательное существо, и я должен любить его за это.
А что вы скажете о смехотворной истории с ребром Адама? Что это:
исторический факт или аллегория? Как умудрился Бог создать свет прежде
солнца? Как отделил свет от тьмы, если темнота - это не что иное, как
отсутствие света? Как он сотворил день до того, как было создано солнце? Как
создал он небесный свод посреди воды, если никакого свода нет и в помине?
{Идея небесного свода взята из греческих мифов (Прим. автора.)} Разве не
ясно, что ваш недалекий Бог - плохой физик, неграмотный географ и никуда не
годный хронолог?
Хотите еще доказательства его глупости? Как можно читать без смеха в
книгах, продиктованных им, что четыре реки, отделенные друг от друга
тысячами лье, берут свое начало в земном раю! А этот непонятный запрет есть
плоды дерева в собственном саду! Очень злобный был тот, кто установил такой
запрет, так как он хорошо знал, что человек не устоит перед искушением:
значит. Бог приготовил ему ловушку. М-да, злой шутник этот ваш Бог! Поначалу
я смотрел на него как на дурачка, но приглядевшись внимательнее, вижу, что
он отъявленный негодяй.
Как находите вы такой факт: ваш Предвечный прогуливается вместе с
Адамом, Евой и змеем ежедневно в полдень в стране, где солнце палит нещадно?
Почему через некоторое время это чудак решил никого больше не впускать в
свой парк и поставил у ворот быка с пылающим мечом в руке? {"Херувим" -
означает "бык" (Прим. автора.)} Можно ли найти что-нибудь более смешное и
плоское, чем это собрание анекдотов?
Как вы объясните историю с ангелами, которые совокупляются с земными
девами, отчего рождаются гиганты? Если все это аллегория, тогда я ничего не
имею против и даже нахожу в этом проблеск гениальности.
А как вы прикажете относиться к потопу, который, по словам Бога,
продолжался сорок дней и оставил на поверхности земли только восемнадцать
пядей воды? Как объяснить водопады с неба или животных, сбегающихся со всех
концов земли, чтобы угодить в большой сундук, где даже не поместится, судя
по вашим божественным книгам, скарб великого Господа? И как семья Ноя,
состоявшая лишь из восьми человек, умудрялась ухаживать за всеми этими
созданиями и кормить их? О могущественейший Бог евреев! Я уверен, что среди
этих животных не было никого тупее тебя!
А Вавилонская башня, что вы о ней скажете? Уж, конечно, она была выше,
много выше египетских пирамид, поскольку Бог оставил их в покое.
Единственная разумная аналогия, которую я здесь нахожу, - это смешение
языков среди созидателей вашего Бога: в самом деле, имеется большое сходство
между людьми, которые больше не понимают друг друга, создавая материального
колосса, и теми, кто теряет разум, воздвигая колосса морального.
А возьмите Авраама, который в возрасте ста тридцати пяти лет выдает
Сару за свою сестру из страха, что к ней начнут приставать - ну разве это не
забавно? Мне очень симпатичен этот добряк Авраам, но мне бы хотелось, чтобы
он был не таким лжецом и меньше подчинялся: когда Бог требует, чтобы его
потомство совершило обрезание, бедняга Авраам даже и не подумал возразить.
Но больше всего, Жюстина, мне нравится тот веселый эпизод с содомитами,
которые хотят прочистить задницы ангелам, а досточтимый Лот желает, чтобы
они совокупились с его дочерьми, что совсем не одно и то же в глазах таких
знатоков этой части тела, как жители побережья Асфальтового озера.
И все-таки вопрос, на который вы ответите не моргнув глазом,
заключается в следующем: как соляная статуя, в которую превратилась жена
Лота, столь долго стояла под дождями?
Как объясните вы божье благословение, выпавшее на долю Иакова, который
обманывает своего отца Исаака и обворовывает своего тестя Лабана? Что
означает появление на лестнице Бога и дуэль Иакова с ангелами? Вот это уж
совсем интересно! Совсем замечательно!
Скажите, что делать с маленькой ошибкой в расчетах - сто девяносто пять
лет, как показала проверка времени пребывания евреев в Египте? Как
согласовать эпизод купания дочерей фараона в Ниле с тем фактом, что там
никто никогда не купается из-за крокодилов?
Почему Бог, не любивший идолопоклонников, сделал Моисея своим пророком,
когда тот женился на дочери одного идолопоклонника? Каким образом жрецы
фараона совершают такие же чудеса, как сам Моисей? По какой причине Моисей,
ведомый всемогущим Богом и возглавлявший (по воле Бога) шестьсот тридцать
тысяч воинов, сбежал вместе со своим народом вместо того, чтобы захватить
Египет, где сам Бог умертвил к тому времени всех новорожденных? Каким
образом этот народ преследовала кавалерия фараона в той стране, где всадники
вообще не могут действовать, и откуда у фараона взялась кавалерия, если во
время пятого бедствия в Египте Бог устроил гибель всех лошадей?
Можно ли за восемь дней сделать золотого тельца? И мог ли Моисей
обратить этого тельца в прах? Неужели вам кажется естественным, что одно
маленькое племя вырезает посреди пустыни двадцать три тысячи человек?
Что вы думаете о божественной справедливости, когда Бог приказывает
Моисею, имевшему жену - мадианитянку, убить двадцать четыре тысячи человек
за то, что один из них переспал с такой же мадианитянкой? Нам рисуют этот
еврейский народ жестоким и кровожадным, но ведь они - кроткие ягнята, если
дали прирезать себя из-за девиц. Но скажите, умоляю вас, можно ли удержаться
от смеха, когда Моисей находит в мадианитянском лагере тридцать две тысячи
девственниц, забавляющихся с шестьюдесятью одной тысячей ослов? Выходило по
крайней мере по два осла на каждую деву: в таком случае, могу представить ее
восторг, когда ее обрабатывали и спереди и сзади.
Но возможно Бог, будучи глупым и невежественным, негодным географом,
ужасным хронологом, достойным презрения физиком, все-таки был приличным
натуралистом? Отнюдь, милая Жюстина, коль скоро нас убеждают, что нельзя
есть зайца, потому что это жвачное животное, и его копыта не раздвоенные,
между тем как каждый ученик элементарной школы знает, что у зайца копыта
раздвоенные, и он не является жвачным.
Во всем блеске проявляется ваш непревзойденный Бог, когда он занимается
законодательством. Неужели он не мог придумать ничего умнее и важнее, чем
рекомендовать мужьям не спать со своими женами, когда у них месячные, и
карать их смертью, когда такое с ними случается? Или объяснять, как следует
подмываться и подтирать себе задницу? Действительно, это чрезвычайно важно,
и если во всем этом видеть руку предвечного, можно полюбить того, кто дает
такие мудрые советы!
А зачем необходимо чудо для того, чтобы перейти через Иордан, ширина
которого менее сорока шагов?
Чем объяснить, что от звука трубы рушатся только стены Иерихона?
Чем оправдаете вы поступок блудницы Рахав, которая предала Иерихон,
свою родину? Для чего потребовалось это предательство, когда достаточно было
немного подудеть в трубу, чтобы овладеть городом?
Почему Бог захотел, чтобы его дорогой сын вел свою родословную именно
из утробы этой шлюхи Рахав?
Почему ваш Иисус, дитя порока и предательства, к которому мы еще
вернемся, ведет родословную также от инеста Фамарь и Иуды и адюльтера Давида
с Вирсавией? Вот уж воистину неисповедимы пути Господни, и за это его стоит
боготворить!
Как вы относитесь к Исайе, который велел повесить тридцать одного
человека только потому, что возжелал их имущество?
Что вы скажете о битве Исайи с аморреянами, во время которой Всевышний,
как всегда очень добрый и справедливый, пять часов подряд обрушивал скалы на
врагов еврейского народа?
Как вы примирите нынешние знания о движении планет с фактом, когда
Исайя велел солнцу остановиться, между тем как солнце неподвижно, а
вращается вокруг него земля? Ну, конечно, сейчас вы скажете, что тогда Бог
еще не знал того, что сейчас известно нам благодаря развитию астрономии. Вот
уж действительно всемогущий и всеведающий Бог!
Что, наконец, вы думаете о Иеффае, который осудил на сожжение свою
дочь, а потом приказал зарезать сорок две тысячи евреев за то, что их язык
был не совсем ловок, чтобы правильно произнести слово "шибболет"?
Почему в новом законе мне вдалбливают догматы об аде и о бессмертии
души, тогда как прошлый, на котором основан новый, не говорит ни слова об
этих отвратительных нелепостях?
Как связано бессмертие с той очаровательной сказкой о левите,
приехавшем на своем осле в Габу, где жители захотели содомировать его?
Бедняга отказывается от жены, чтобы выпутаться из этой истории, но поскольку
женщины более хрупки, чем мужчины, несчастная погибает в результате
содомитского натиска. Так скажите, какой смысл несут эти прелестные
подробности в книге, продиктованной разумом Бога!
Но уж во всяком случае я не сомневаюсь в том, что вы легко объясните
мне девятнадцатый стих первой главы Книги Судей, где говорится, что Бог,
сопровождающий Иуду, не может одержать победу, потому что у врагов есть
железные колесницы. Как это может быть, что Бог, который останавливает
солнце, столько раз изменяет природные процессы, не в состоянии справиться с
врагами своего народа оттого лишь, что у них есть железные колесницы? Может
быть, евреи, более выраженные безбожники, чем мы о них думаем, всегда
считали своего Бога не очень могущественным защитником, который мог иногда и
уступать в силе вражеским богам? Возможно, об этом свидетельствует следующий
ответ Иеффая: "Вы владеете по праву тем, что дал вам Хамос, бог ваш, и мы
пользуемся тем, что дал нам наш Господь Бог"? Теперь я хочу вас спросить,
откуда появилось так много железных колесниц в гористой стране, где можно
путешествовать только на ослах?
Вам следовало бы также объяснить, как случилось, что в безлесной стране
Самсон сумел поджечь филистимлянские посевы, привязав горящие факелы к
"хвостам трех сотен лисиц, которые, и это всем известно, живут только в
лесах, как он перебил тысячу филистимлян ослиной челюстью и как исторг из
одного из зубов этой челюсти фонтан чистейшей воды. Согласитесь, что надо и
самому быть немного ослиной челюстью, чтобы придумать такую сказку или чтобы
поверить в нее.
Я вас также попрошу прояснить историю Товии, который спал с открытыми
глазами и был ослеплен экскрементами ласточки... историю ангела, специально
сошедшего с того места, что называется эмпиреями, чтобы отправиться с Товией
за деньгами, которые еврей Гавл задолжал отцу этого Товии... историю жены
Товии, которая имела семерых мужей, и всем им дьявол свернул шею... и
историю о том, как слепым возвращают зрение посредством рыбьей желчи. Эти
истории по-настоящему удивительны, и я не знаю ничего более забавного после
сказки "Мальчик с пальчик".
Не смогу я также без вашей помощи интерпретировать священный текст,
который гласит, что прекрасная Юдифь происходит от Симеона, сына Рувана,
тогда как Симеон - брат Рувана, если верить тому же священному тексту,
который не может лгать. Мне очень нравится Эсфирь, и я полагаю, что
Артаксеркс поступил разумно, когда женился на еврейке и спал с ней в течение
шести месяцев, не зная, кто она.
Когда Саула объявили королем и евреи попали в рабство к филистимлянам,
им не разрешалось иметь никакого оружия; им приходилось ходить к
филистимлянам даже для того, чтобы заточить свой кухонный и
сельскохозяйственный инвентарь. Как получилось, что Саул с тремястами
тысячами воинов в стране, которая не может прокормить и тридцать тысяч,
выиграл достопамятную битву с филистимлянами?
Еще больше меня приводит в замешательство ваш Давид. Я не могу
поверить, что и такой негодяй может быть предком вашего милосердного Господа
Иисуса. Он слишком злобен и жесток для человека, который связан с Богом,
между тем, как он годится только для того, чтобы дать начало роду убийцы,
насильника, похитителя женщин, сифилитика, мерзавца, одним словом, человека,
достойного виселицы, окажись он в нынешней Европе.
Что касается богатств Давида и Соломона, вы должны признать, что они не
вяжутся с такой бедной страной. Трудно поверить, что Соломон, как явствует
из вашей священной книги, имел четыреста тысяч лошадей в стране, где всегда
водились только ослы.
Как примирить сказочные обещания еврейских пророков с извечным рабством
этого несчастного народа, который томится то под игом финикиян и вавилонян,
то персов, то сирийцев, то римлян и так далее?
Ваш Иезекиль кажется мне либо большой свиньей, либо великим
распутником, когда он ест дерьмо или обращается к девушке приблизительно с
такими словами: "Когда поднялись груди твои, и волоса у тебя выросли, я
возлег на тебя и прикрыл наготу твою... я нарядил тебя в наряды, но ты
построила себе блудилища и наделала себе возвышений на всякой площади... Ты
позорила красоту твою и раскидывала ноги твои для всякого мимоходящего, для
тех, кто имел члены ослиные и извергался как жеребцы". И вы, целомудренная
Жюстина, скажете, что это пристойные слова! Что подобную книгу можно назвать
священной и воспитывать ею молодых девиц?
А история Ионы, просидевшего три дня в чреве кита - ну разве она менее
омерзительна? Разве не списана с мифа о Геркулесе, который также оказался
плененным в потрохах такого же животного, но у которого, в отличие от вашего
пророка, хватило ума выбраться, зажарить печень кита и съесть ее?
Растолкуйте мне, прошу вас, первые стихи из книги пророка Оссии. Бог
повелевает ему взять в жены блудницу и завести себе детей от блудницы.
Бедняга повиновался, но Бог этим не удовольствовался: теперь он хочет, чтобы
он взял женщину, которая наставила мужу рога. Пророк опять подчинился. Так
скажите же, для чего в священной книге описывают такие гадости? Какой пример
подает она верующим в эту потрясающую чепуху?
Но еще больше требуются мне ваши объяснения, когда я беру в руки Новый
Завет. Я боюсь, что поломаю себе голову, пытаясь связать воедино обе
генеалогические линии Иисуса. Я вижу, что Матфей делает Иакова отцом Иосифа,
а Лука делает его сыном Элии, и я не понимаю, почему один насчитывает
пятьдесят шесть поколений, второй - только сорок два; почему, наконец, это
генеалогическое дерево связывается с Иосифом, который не был отцом Иисуса? С
кем я должен соглашаться: со святым Амвросием, который говорит, что ангел
сделал Марии ребенка через ухо (Maria peraurem impraegnata est), или с
иезуитом Санчесом, который утверждает, что она разродилась в тот момент,
когда ее сношал ангел?
Если я осмелюсь вслед за святым Лукой сказать о разделе всей земли по
распоряжению Августа в эпоху, когда Иудеей правил Сирений, что и послужило
причиной бегства в Египет, меня поднимут на смех: нет грамотного человека,
который бы не знал, что в действительности никакого раздела не было и что в
Сирии тогда правил Вар, а не Сирений.
Если вслед за Матфеем я заговорю о бегстве в Египет, мне скажут, что
это бегство - чистейший вымысел, что о нем не пишет ни один из других
евангелистов, а если я признаю, что святое семейство осталось а Иудее, мне
возразят и уточнят, что оно находилось в Египте.
А астрономы, вы думаете, они не станут смеяться надо мной, когда я
вспомню про звезду, которая указала трем царям дорогу в ясли? Неужели вы
можете допустить, что Ирод, самый жестокий из людей, мог испугаться смерти
от рук бродяги, рожденного шлюхой в яслях? Как это ни досадно, но ни один
историк не подтверждает факт избиения невинных младенцев, между прочим, как
хорошо было бы для человечества, если бы не существовало в его истории ни
Ваофоломеевской ночи, ни резни в Мериндоле или Кабриере {Автор упоминает
известные расправы над протестантами.}.
Но особенно я надеюсь на то, что вы разъясните тот очаровательный
эпизод, когда дьявол уносит Бога на гору, откуда хорошо видна вся Земля, и
обещает ему все земные богатства, если тот согласится полюбить дьявола.
По-моему, этот эпизод может вызвать скандал у нашей честной публики.
Когда будете выходить замуж, вы соизволите мне сказать, каким образом
Бог, оказавшись на свадьбе, превращал воду в вино, желая споить гостей,
которые и так были пьяные.
Когда вы за завтраком в конце июля будете лакомиться инжиром, вы
вспомните также, что проголодавшийся Бог ищет инжир в марте, когда этот плод
еще не мог созреть.
После всех этих объяснений вспомните еще несколько подобных нелепостей.
Например, известно, что Бог был распят за первородный грех. Тем не менее ни
в Ветхом, ни в Новом Завете нет ни слова о первородном грехе; сказано лишь,
что Адаму была суждена смерть в тот день, когда он съест плод с дерева
познания, но он так и не умер, и меня примут за сумасшедшего, если я заявлю,
что Бога распяли из-за яблока, съеденного за четыре тысячелетия до его
смерти.
Кому должен я верить: Луке, который пишет, что Иисус вознесся на небо
из Вифании, или же Матфею, согласно которому он вознесся из Галилеи? А может
быть, поверить одному ученому богослову, который, чтобы покончить с
противоречиями, утверждает, что перед вознесением Бог стоял одной ногой в
Галилее, другой - в Вифании?
Вразумите меня, почему "кредо", называемое символом апостолов,
появилось только во времена Жерома и Руфина, то есть через четыреста лет
после апостолов? Скажите, почему первые отцы церкви упоминают только
евангелия, считающиеся апокрифическими? Не служит ли это доказательством
того, что четыре канонические книги в то время еще не были написаны?
И все эти горы лжи и обмана нагромождены для того, чтобы оправдать
христианский абсурд.
Скажите, почему ваша религия признает именно семь таинств, которые
учредил совсем не Иисус? Почему вы обожествляете Троицу, между тем как Иисус
ни разу не упомянул ее? Одним словом, почему Бог, соединяющий в себе столько
могущества, не имеет сил и возможностей внушить нам все эти истины, столь
важные для нашего спасения?
Однако оставим на время то, что говорят о вашем Христе, и будем судить
о нем по его собственным словам и делам, а не по высказываниям других. И вот
здесь я хочу спросить вас, неужели разумный человек может хоть чуточку
поверить загадочным словам и дешевым фокусам мошенника, создавшего этот
ужасающий культ? Был ли на свете другой фигляр, более достойный презрения?
Как осмеливается какой-то прокаженный еврей, рожденный от потаскухи и
солдата в самом глухом уголке земли, выдавать себя за представителя того,
кто сотворил весь мир? Согласитесь, Жюстина, что с такими смелыми
претензиями следовало бы иметь хоть какие-то основания! Но каковы же они у
этого странного посланца? Может быть, земля изменит свой облик? Исчезнут
беды и несчастья, терзающие ее? Днем и ночью будет освещать ее солнце?
Пороки больше не будут пятнать ее? Наконец мы увидим на ней счастье? Ни
одного вразумительного слова - ничего, кроме фокусов, ужимок и каламбуров
{Чего стоит такое изречение назареянина, адресованное одному из учеников: Ты
- Петр (имя Петр происходит от латинского слова "камень"), и на этом камне я
построю мою церковь". А еще говорят, что каламбуры появились в нашем
столетии! (Прим. автора.)}, которыми посланец божий являет себя миру свое
величие, этот служитель неба проявляет в среде забулдыг, бродяг и публичных
девок; с одними он пьянствует, с другими сношается и заодно обращает в свою
веру закоренелых грешников. и при этом для своих фарсов употребляет
средства, которые удовлетворяют либо его похоть, либо его физиологические
аппетиты - вот каким образом этот наглец доказывает свою божественную
миссию. Как бы то ни было, он делает успехи, к нему присоединяются другие
мошенники, образуется целая секта, постепенно догматы этого негодяя
соблазняют многих евреев. Находясь под римским владычеством, они должны были
с радостью принять религию, которая, освобождая их от оков, тем не менее
заковывала своих сторонников в оковы религиозные. Их мотив скоро
раскрывается, бунтовщики арестованы, их главарь погибает, но власти слишком
мягко, непростительно мягко, относятся к этим преступлениям и позволяют
множиться ученикам этого грубияна, вместо того, чтобы уничтожить их вместе с
ним. Умами овладевает фанатизм, женщины стекают, сумасшедшие дерутся, дураки
верят, и вот ничтожнейший из людей, самый неловкий из мошенников, самый
наглый из самозванцев, какие рождались на свет, делается сыном Божьим,
становится вровень с самим Богом; вот так осуществляются его коварные планы,
его слова превращаются в догматы, а его глупые шутки - в религиозные
таинства. Лоно его мифического папочки раскрывается и принимает его, и
Творец, который прежде был единственным, становится тройственным, чтобы
угодить сыну, достойному этого величия! Однако всеблагой Бог на этом не
останавливается! Его величие требует еще
|
