ГОСПОЖА де СЕНТ-АНЖ, Шевалье де МИРВЕЛЬ
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Добрый день, мой друг. А где же господин Дольмансе?
ШЕВАЛЬЕ. - Он прибудет ровно в четыре. Мы не обедаем раньше семи, так
что для болтовни, как видишь, уйма времени.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Знаешь, мой дорогой братец, я слегка раскаиваюсь и
в своём любопытстве, и во всех непристойных планах на сегодня. Ты слишком
потворствуешь мне, дружок. Мне надо бы стать благоразумнее, но моя
проклятая голова лишь полнится развратными мыслями. Пора бы успокоиться и
остепениться в мои двадцать шесть лет, а я всё ещё распутнейшая из
женщин...
Ты не можешь себе представить, мой друг, что творится в моём
воображении и что бы мне хотелось проделать. Я предполагала, что,
довольствуясь женщинами, я поступаю мудро что, сосредоточиваясь на
представительницах моего пола, перестану стремиться к вашему. Бесполезно!
Моё воображение только подстегнуло желания, которых я хотела себя лишить.
И тогда я поняла: если люди созданы для разврата, как я, то бесполезно
налагать на себя ограничения, потому что бешеные желания мгновенно сметут
их на своём пути. Словом, милый мой, я подобна амфибии. Я люблю всё и
всех. Что бы то ни было - оно меня занимает мне бы хотелось перемешать все
варианты. А признайся, шевалье, ведь это весьма экстравагантно с моей
стороны - захотеть познакомиться с этим странным Дольмансе, который, по
твоим словам, в жизни не брал женщин так, как предписывает общепринятый
закон. Этот Дольмансе, содомит по принципиальным соображениям, не просто
обожает представителей своего пола, но и никогда не снисходит до нашего,
кроме случая, когда мы предоставляем в его распоряжение те прелести,
которые он привык использовать, общаясь с мужчинами. Ну, скажи, шевалье,
разве не причудлива моя фантазия! Я хочу быть Ганимедом этого нового
Юпитера, хочу наслаждаться его вкусами, его развратом, хочу быть жертвой
его извращений. Знаешь, дорогой, я позволяла тебе это до сих пор только по
доброте душевной, а мои слуги соглашались развратничать со мной таким
способом только за деньги. Но сегодня не желание угодить и не прихоть
движут мною, а исключительно мои собственные наклонности. Я предчувствую,
что между моими прежними экспериментами с этой любопытной манией и теми
любезностями, которыми меня собираются одарить, существует невообразимая
разница, и я хочу её познать. Умоляю, опиши мне своего друга, чтобы я
могла себе составить представление о нём прежде, чем он приедет, ты ведь
знаешь, что моё знакомство с ним ограничивается недавней краткой встречей
в чужом доме.
ШЕВАЛЬЕ. - Дольмансе, сестрица, только что исполнилось тридцать шесть.
Он высокий, с прекрасным лицом, очень живые и умные глаза правда, порой в
его чертах сквозит нечто жестокое и злое ни у кого на земле нет белее
зубов, чем у него. Пожалуй, у него есть некоторая женственность в фигуре и
манерах, что, без сомнения, является следствием привычки строить из себя
женщину. Но какое безукоризненное изящество, чарующий голос, разнообразные
таланты, а помимо всего этого - философский склад ума!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я надеюсь, он не верит в Бога?
ШЕВАЛЬЕ. - Да как ты могла подумать! Это самый знаменитый атеист, самый
безнравственный человек... О! Это законченная, полнейшая испорченность,
самая порочная и мерзкая личность из когда-либо живших на белом свете.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Как всё это меня возбуждает! Я чувствую, что буду
от него без ума! А что у него за причуды, братец?
ШЕВАЛЬЕ. - Они тебе хорошо известны: ему дороги все виды удовольствий
Содома, как активные, так и пассивные. Его интересуют только мужчины. Если
же он иногда снисходит до того, чтобы использовать женщин, он соглашается
на это лишь при условии, что они услужливо меняются с ним полом. Я
рассказал ему о тебе, сообщил о твоих намерениях. Он согласен, но, в свою
очередь, напоминает тебе правила игры. Предупреждаю, сестрица, он
откажется от тебя вообще, если ты вздумаешь навязывать ему что-либо ещё.
То, что я согласен совершить с вашей сестрой, - говорит он, -
эксцентричность и бесстыдство, которыми позволительно замарать себя лишь в
редких случаях, да и то предпринимая множество предосторожностей.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Замарать себя!.. Предосторожности! Безумно люблю
выражения этих милых людей! Мы, женщины, тоже перебрасываемся подобными
особенными словечками, как и эти, только что сказанные они выдают глубокий
ужас перед теми, кто выказывает еретические наклонности...
А
скажи, дорогой, он тебя имел? С твоим очаровательным лицом, да в двадцать
лет можно, я думаю, пленить такого мужчину?
ШЕВАЛЬЕ. - Не стану утаивать, какие эскапады мы с ним вытворяли: в тебе
достаточно ума, чтобы не порицать их. Дело в том, что я люблю женщин и
уступаю этим странным причудам лишь в том случае, если об этом попросит
приятный человек. Тогда я готов на всё. Мне чуждо смехотворное чванство,
толкающее наших юных выскочек отвечать на подобные предложения ударами
трости. Разве человек способен совладать со своими желаниями? Не
оскорблять надо тех, у кого странные вкусы, а жалеть. Такими их сотворила
Природа, и нельзя их винить за склонности, подобные нашим, как нельзя
винить человека за то, что он родился кривоногим. Разве человек,
пожелавший насладиться вами, говорит вам что-то оскорбительное? Нет,
конечно - он делает вам комплимент.
Зачем в ответ на комплимент оскорблять и увечить? Так могут поступать
только дураки. Разумный человек никогда не станет рассуждать иначе, чем я.
Но беда в том, что мир населён жалкими глупцами, которые считают, что это
оскорбительно, если кто-то признал их годными к наслаждению. Подначиваемые
женщинами, которые всегда ревнуют к посягающему на их права, они
воображают себя Дон Кихотами этих общепринятых прав и грубо и жестоко
обращаются с теми, кто не признаёт всеохватности женской власти.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Иди же, мой друг, поцелуй меня! Ты не был бы моим
братом, если бы рассуждал иначе. Но умоляю - больше подробностей! О
внешности этого человека и о ваших забавах.
ШЕВАЛЬЕ. - Один из приятелей господина Дольмансе поведал ему о
великолепном члене, которым я, как тебе известно, одарён. Тот получил
согласие маркиза де В... привести меня вместе с ним на ужин. Там пришлось
показать мою оснастку. Поначалу казалось, что его влечёт лишь любопытство
но прекраснейшая жопа, появившаяся передо мной и которой мне затем
предложили насладиться, доказала вскоре, что только это влечение было
причиной моего осмотра. Я обратил внимание Дольмансе на трудности
предприятия, но его ничто не испугало. Я не боюсь даже тарана, - сказал он
мне, - и вы даже не удостоитесь славы быть самым большим из мужчин, что
проникали в предоставляемый вам анус! Маркиз был рядом он подбадривал нас,
теребя, щупая, целуя то, что каждый из нас обнажил. Я принял нужную
позицию... предлагаю, по крайней мере, воспользоваться какой-нибудь
смазкой.
Ни в коем случае! - восклицает маркиз. - Вы лишите Дольмансе половины
ощущений, которые он от вас ожидает он хочет, чтобы вы его рассекли
пополам, он хочет, чтобы вы его разорвали на части. Он будет удовлетворён,
- сказал я, слепо погружаясь в пучину. Ты, наверно, думаешь, сестрица, что
это было неимоверно трудно?.. Ничуть. Мой огромный елдак скрылся весь,
чего я никак не ожидал. Я коснулся самого дна его нутра, а этот бугр,
казалось, и не почувствовал вовсе. Я обращался с Дольмансе заботливо, и
необычайное наслаждение, которое он вкушал, его извивания и дёрганья, его
страстные восклицания - всё это вскоре принесло счастье мне самому, и я
его затопил. Едва я вытащил, как с растрёпанными волосами, красный, как
вакханка, Дольмансе повернулся ко мне.
Ты видишь, в какое состояние ты ввёл меня, дорогой шевалье, - сказал
он, одновременно демонстрируя крепкий хуй, необыкновенно длинный и, по
меньшей мере, шести дюймов в окружности. - Соблаговоли, любовь моя,
соблаговоли послужить мне теперь женщиной, побывав моим любовником, дабы я
мог сказать, что вкусил в твоих божественных объятиях все наслаждения,
которые для меня так много значат.
Я решил, что ни то ни другое мне сделать нетрудно, и приготовился.
Маркиз, спустив панталоны, умолял меня побыть его мужем и в то же время
стать женой его друга. Я поступил с ним, как с Дольмансе, который, вернул
мне сторицей все удары, коими я обрабатывал нашего третьего, и излил
вскоре в глубь моей жопы волшебную жидкость, которой я почти в то же
мгновение оросил кишки В...
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ты, должно быть, познал огромное наслаждение,
братец, оказавшись между двоих? Говорят, это прелестно.
ШЕВАЛЬЕ. - Да, мой ангел, я был в самой лучшей позиции и всё же, каковы
бы ни были эти экстравагантности, я никогда не предпочту их наслаждениям с
женщинами.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Что ж, мой рыцарь, дабы вознаградить тебя за твою
трогательную деликатность, я собираюсь отдать твоим страстям юную
девственницу, что прекраснее, чем сама Любовь.
ШЕВАЛЬЕ. - Как? Помимо Дольмансе... ты привела сюда женщину?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Речь идёт о воспитании с этой девочкой я
познакомилась прошлой осенью в монастыре, пока мой муж проводил время на
водах. Там у нас ничего не получилось, мы не могли ни на что решиться -
слишком много глаз следило за нами но мы обещали друг другу уединиться при
первой же возможности. Чтобы удовлетворить это желание, полностью
овладевшее мной, я познакомилась с семьёй девочки. Её отец - распутник...
я обворожила его. Так что наша красавица едет к нам, я жду её мы проведём
вместе два дня... два восхитительных дня. Большую часть времени я посвящу
воспитанию юной девушки. Дольмансе и я вложим в прелестную головку основы
самого разнузданного разврата мы зажжём её нашим огнём, мы пропитаем её
нашей философией, возбудим её нашими желаниями. Кроме того, я хочу
добавить немного практики к теории и давать наглядные примеры,
подтверждающие рассуждения. Так что я предназначила тебя, дорогой братец,
к жатве мирт Цитеры, а Дольмансе - роз Содома. А я получу два удовольствия
одновременно:
вкушу сама преступное сладострастие и преподам его уроки, прививая вкус
к пороку невинной пташке, которую я заманила в наши сети. Скажите,
шевалье, подстать ли этот план моему воображению?
ШЕВАЛЬЕ. - Он мог родиться только в твоей головке. Он божествен,
сестрица, и я обещаю довести до совершенства исполнение роли, которую ты
мне предназначила. Ах, плутовка, представляю, какое наслаждение ты будешь
получать, воспитывая этого ребёнка! Каким наслаждением будет для тебя -
развращать её, затаптывать в юном сердце все семена добродетели и религии,
посаженные её наставниками. Поистине, такой разврат для меня чрезмерен.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Будь уверен, я не поступлюсь ничем, чтобы её
развратить, испортить и унизить, разрушить в ней все фальшивые моральные
убеждения, которыми её могли уже одурманить хочу за два урока сделать её
такой же преступной, как я... такой же безбожной... такой же распутной и
растленной.
Предупреди Дольмансе, расскажи ему обо всём, как только он придёт.
Пусть отрава его безнравственности и яд, что впрысну я, как можно скорее
остановят рост и погубят семена добродетели, которые, если бы не мы, могли
бы прорасти.
ШЕВАЛЬЕ. - Для такого дела лучше человека не найти: безбожие,
богохульство, бесчеловечность, разврат стекают с губ Дольмансе, как в
былые времена благочестивый елей - с губ у знаменитого архиепископа из
Камбре.(1) Это самый умелый соблазнитель, самый испорченный, самый опасный
человек... Ах, моя дорогая, пусть твоя ученица доверится заботам
воспитателя, и, я гарантирую, он её погубит без промедленья.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я уверена, что это не займёт много времени,
принимая во внимание её нрав, который мне хорошо знаком.
ШЕВАЛЬЕ. - Но скажи, моя милая сестричка, разве ты не опасаешься
родителей?
А вдруг девчонка начнёт болтать, когда вернётся домой?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Не беспокойся. Я соблазнила папашу... Он у меня в
руках. Я должна тебе признаться, что отдалась ему, чтобы он закрыл на всё
глаза.
Он не знает моих планов и вникать в них никогда не осмелится... Он -
мой.
ШЕВАЛЬЕ. - Твои методы ужасны!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Именно такие и нужны, все остальные - ненадёжны.
ШЕВАЛЬЕ. - Расскажи-ка мне, пожалуйста, что это за девушка.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Её зовут Эжени. Она дочь некоего Мистиваля, одного
из богатейших дельцов столицы. Ему лет тридцать шесть, матери - самое
большое, тридцать два, а девочке - пятнадцать. Насколько Мистиваль
распутен, настолько набожна его жена. Что же касается Эжени, то пытаться
описывать её, мой дорогой - бесполезно у меня не найдётся слов обрисовать
её... Довольствуйся тем, что ни ты, ни я нигде, никогда, ничего прелестнее
не видели.
ШЕВАЛЬЕ. - Но набросай, по крайней мере, эскиз, если ты не можешь
нарисовать портрет, должен же я хоть приблизительно представить, с кем мне
придётся общаться. Я хочу, чтобы в моём воображении возник кумир, которому
я должен поклоняться.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Хорошо, мой друг. Её каштановые волосы настолько
густы, что их невозможно удержать в одной руке. Длинные, они спускаются
ниже ягодиц. Тело - ослепительной белизны. Нос - с небольшой горбинкой,
глаза - чернее ночи и пламенные!.. О, мой друг, сопротивляться этим глазам
невозможно... Ты не представляешь, на какие глупости они меня толкали...
Если бы ты видел прекрасные брови, увенчивающие их... дивные ресницы,
которые их окаймляют... Очень маленький рот, великолепные зубы, и всё
такое свежее!..
А
как грациозно посажена её милая головка! А благородство, высокий рост для её возраста:
ей можно дать семнадцать. Фигура у неё -
образец изящества и красоты, её шея, её грудь восхитительны... Это
действительно две самые прекрасные грудки!.. Их можно легко спрятать в
руке, но зато такие мягкие... такие свежие... такие беленькие. Двадцать
раз я теряла голову, целуя их!
Если бы ты видел, как возбуждали её мои ласки... Её огромные глаза
выдавали её состояние! Друг мой, об остальном не стоит и говорить. Ах!
судя по тому, что я успела познать, боги Олимпа с ней несравнимы... Но я
слышу её шаги. Оставь нас. Выходи через сад, чтобы не встретиться с нею, и
не опаздывай на свидание.
ШЕВАЛЬЕ. - Изображённый тобой портрет есть залог моей точности. О небо!
Уйти... покинуть тебя в состоянии, в котором я сам нахожусь!.. Прощай...
поцелуй... поцелуй, милая сестрица - пока хоть это удовольствие.
(Она целует его, касается напрягшегося хуя сквозь панталоны, и молодой
человек поспешно выходит.)
|
